И. И. ПАНАЕВ
ПО ПОВОДУ ПОХОРОН Н. А. ДОБРОЛЮБОВА
Отрывки
... Добролюбов окончил курс в бывшем Педагогическом институте в 1857 году. Он начал принимать участие в критических отделах журналов, еще будучи в институте, и одна из его библиографических статей1, относящихся к этому времени, напечатанная в "Современнике", обратила на себя всеобщее внимание своим здравым взглядом и едкою ирониею. Статья эта наделала шум. Она была прочтена всеми. "Какая умная и ловкая статья!" -- восклицали люди, никогда не обращающие никакого внимания на литературу... "Скажите, кто писал эту статью?" -- слышались беспрестанные вопросы.
Ум и блестящие способности Добролюбова не могли не обратить на него особенного внимания лучших из его профессоров; и я помню, что на вечере у князя Щербатова, который был в то время попечителем Петербургского <учебного> округа, целый вечер шли толки о Добролюбове и о том, какие блестящие надежды подает он.
-- Жаль только одно,-- заметил кто-то,-- он, наверно, не вступит в службу... Журналисты тотчас запутают его в свои сети, и он весь отдастся литературе...
Многие ученые присоединились к этому голосу и, с своей стороны, изъявили также сожаление.
Вышло действительно так. Добролюбов по выходе из института весь отдался литературе. Да и могло ли быть иначе?.. У него была глубокая, истинная, непреодолимая потребность высказаться посредством литературы; он глубоко чувствовал и сознавал свое призвание. Журналистам нечего было ловить его в свои сети, заманивать его: он сам твердо и сознательно вошел в литературу, как власть имеющий. И с первого же раза занял в ней видное место.
Я увидел в первый раз Добролюбова в 1855 году, но познакомился с ним уже позже, когда он сделался постоянным членом редакции "Современника", перед окончанием своего курса. Мне всегда казалось, что в нем духовная сила преобладала над физической, что его мощный дух заключен был в слишком слабом теле. Он всегда имел вид болезненный, несколько утомленный. Неизлечимая хроническая болезнь, сокрушившая его, начинала, кажется, уже тогда зарождаться в нем. Усиленный труд в институте, усиленный труд после выпуска, обращающийся обыкновенно в потребность у всех людей, слишком жаждущих знания и слишком стремящихся к совершенствованию, тяжкая борьба с гнетущею средою -- все это вместе развивало в нем болезнь и быстро вело его к ранней могиле...
После четырехлетней неутомимой и лихорадочной журнальной деятельности он почувствовал истощение сил и, по совету докторов, отправился за границу. За границей он пробыл более года и возвратился в Петербург в половине сентября этого года.
-- Что, как вы находите меня? Поправился ли я? -- спросил он меня при первой нашей встрече.
-- Да, очень,-- отвечал я.
А между тем на бледном и вытянувшемся лице его, обросшем бородою, выражалось крайнее истощение сил, предвещавшее близящуюся смерть.
Из-за границы он привез много книг, из чего можно было заметить, что он приготовлялся к труду еще более усидчивому и серьезному.
За месяц до смерти он сказал своему брату-гимназисту: "Мне теперь надо сильно работать, чтобы разделаться с моими долгами". Надобно заметить, что Добролюбов в последнее время много помогал своему семейству и определил двух братьев своих в 3-ю петербургскую гимназию. Отец его, выстроивший перед своею смертию трехэтажный дом в Нижнем Новгороде (о котором, по поводу смерти Добролюбова, упомянуто было в одной газете), очень запутал дела свои именно по случаю этой постройки и оставил после себя долги.
Здоровье Добролюбова после возвращения его из-за границы с каждым днем становилось хуже. Борясь с физическими и нравственными муками, подавляемый самыми тяжелыми и безотрадными впечатлениями, он принялся, однако, за свой обычный журнальный труд и, уже с смертию в груди, ослабевшей рукой дописывал последние строки своей статьи по поводу г. Достоевского "Забитые люди". Доктора объявили в это время его близким, что никакой, самый малейший труд невозможен для него, что ему необходимо совершенное спокойствие физическое и нравственное (возможно ли было для него последнее -- доказывает его раздирающий душу дневник)2 и что дни его уже сочтены.
Добролюбов однажды утром кое-как добрел до Некрасова и уже не мог возвратиться домой. Он пробыл у Некрасова недели две и за неделю до смерти пожелал, чтобы его перенесли домой.
С этой минуты он не вставал с постели и ослабевал с каждым часом; страдания его усиливались: он не спал ночи напролет, метался, просил беспрестанно, чтобы его переворачивали и перекладывали,-- в последние дни он не мог пошевельнуться сам и говорил едва слышно; это была мучительная и долгая агония. Он сознавал близость и неизбежность смерти.
Друзья покойного объявили в газетах о его смерти и о выносе его тела и в то же время позаботились, чтобы Добролюбов был положен рядом с Белинским.
На похороны, 20 ноября, сошлось человек до двухсот, в числе которых были профессоры университета, журналисты и известные литераторы, за исключением весьма немногих. Гроб несен был на руках от квартиры покойного (на Литейной улице) до самого Волкова кладбища.
Над гробом Добролюбова и над его могилой произнесено было несколько горьких и задушевных слов его друзьями и посторонними лицами и прочтены были отрывки из его дневника... Какая разница между похоронами Белинского и Добролюбова!
Отрывки из дневника Добролюбова яснее и красноречивее всяких слов объясняют, что люди с таким энергическим стремлением к добру и правде, каким был движим Добролюбов, должны чувствовать вдвое сильнее те страшные пытки и страдания, которые суждено испытывать вообще всем мыслящим людям. Ни Белинский, ни Добролюбов вследствие этого не могли жить долго. Белинский умер тридцати пяти лет3, Добролюбов -- двадцати шести!
Да и вообще, как известно, всем даровитым русским людям не живется что-то...
Церковный обряд был кончен, слова и речи смолкли, последняя горсть земли брошена в могилу, все разошлись тоскливо, с тяжелою думою.
Смерть соединила Добролюбова с Белинским. Возле благороднейшего литературного деятеля нашего поколения лег благороднейший и талантливейший литературный деятель нового поколения. Белинский дождался достойного гостя...
Мир вашему праху, наши братья по мысли и убеждению!..
<Ноябрь 1861>
Примечания
Имя соредактора "Современника", журналиста и беллетриста Ивана Ивановича Панаева (1812--1862) встречается в дневниковых записях Добролюбова с осени 1855 г., когда он узнал, кто именно скрывается под псевдонимом "Новый поэт" т. 8, с. 464). Впервые Добролюбов встретился с Панаевым в 1855 г., когда никому не известный студент Главного педагогического института предложил для журнала не дошедшую до нас повесть. Панаев рукопись отклонил и посоветовал Добролюбову не тратить времени "на сочинение повестей" (см. с. 170 наст. изд.). Настоящее знакомство состоялось после появления в журнале первых работ Добролюбова (т. е. в августе 1856 г.), а членом редакции "Современника" критик стал лишь с середины 1858 г. Таким образом, соответствующие строки Панаева содержат некоторые неточности.
Сколько можно судить, несмотря на постоянное общение, особой близости между Добролюбовым и Панаевым не было, и их отношения всегда оставались в границах корректности.
Печатается по тексту: журн. Совр., "Петербургская жизнь. Заметки Нового поэта".
1 См. с. 342, коммент. 22.
2 нас не дошла.
3 Неточно: тридцати семи.