Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников
Лаврский К. В.: I. Отрывочные воспоминания о детстве. Отрывок. II. Мысли вслух. Отрывок

К. В. ЛАВРСКИЙ

..."Какой я чести удостоилась,-- встретила меня этими словами нянька, которая одна в то время домовничала со мной в доме: семейство еще не возвратилось из Москвы с могилы отца. -- Какой я чести удостоилась,-- говорила нянька с сияющим лицом,-- пришел и поцеловал. "Я, говорит, тебя, нянюшка, помню"; я сказала, что Валерьяна Викторовича еще нет, так он вам велел прийти!" -- "Да кто же такой?" -- "Да я не знаю, как фамилия-то, вы говорили, что он на всю Расею известен, а меня, ну-ка ты, поцеловал, старуху!" -- "Неужели Добролюбов?" -- "Он, он, идите к нему, он завтра уедет". Дело в том, что Н. А. Добролюбов был товарищем брата в детстве и, проезжая из-за границы в Петербург, заехал в Нижний повидаться с родными¹ быть, под влиянием того, что был его согражданин, верил вполне в бессмертность его славы. Я забыл тридцать верст и в ту же минуту отправился к нему; не берусь описывать, что я чувствовал, когда стоял лицом к лицу с автором "Темного царства", с творцом знаменитого "Свистка", мутившего покой всей русской литературы. Совершенно ничего нельзя было найти в его наружности, что бы напоминало в нем резкого, колкого критика и сатирика; в манерах, в голосе, из лица, уже говорившего о близкой смерти,-- виден был человек нервно чувствительный, с чрезвычайно развитым сердцем и как будто придавленный горем. Поговоривши немного о литературе, о том, что он придумал писать (и действительно написал), Добролюбов заметил несколько номеров "Колокола", лежавших на столе, и заговорил о политике. Наверно могу сказать, что ни в одной его мысли я не думал сомневаться, ни с одним из его положений не думал не соглашаться; передо мной говорил "великий человек", "предводитель нескольких поколений" -- и довольно. И странное дело: точно он знал, какие мысли тревожили меня; он говорил о том, что на дело Герцена и Kо должно смотреть серьезно, не удовлетворяться либеральными фразами, что у нас много слов, но нет вовсе дела, что это дело, наконец, требует и достойно того, чтобы ему посвятить жизнь и глядеть на него не слегка, но как на задачу жизни. Было очень ясно, что человек говорит с глубоким чувством, без всякого шарлатанства,-- и тем были убедительней, или, верней сказать, тем глубже западали мне в душу его слова. И моя серьезность и самостоятельность, еще не проявившись, уже нашли себе дорогу.

Я приехал в Казань на второй курс во многом не таков, как уехал из нее: благодаря встрече с Добролюбовым я ревностно принялся за науку, но... меня побуждала к этому "серьезная задача жизни"; я перестал увлекаться шумной жизнью читальной комнаты, но... потому, что видел в ней непонимание "серьезной задачи жизни", пустяки, на которую напрасно тратили энергию и время...

Ноябрь, 10, 1863

Казань. Казанский госпиталь 

... Пишущий эти строки имел случай встретиться с Добролюбовым незадолго до его смерти; до сих пор мне как-то все не доводилось сделать общим достоянием свои воспоминания об этой встрече. Теперь кстати прибавить эту крупицу к общей массе материалов для его биографии. Это было в конце июля или в начале августа 1861 года. Возвращаясь из-за границы, Добролюбов на несколько дней заезжал повидаться со своими родственниками в Нижний Новгород. Я узнал о его приезде от своей няньки, которая сообщила мне, что "приходил Николай Александрович -- спрашивал В. В." (моего старшего брата, с которым был товарищ по семинарии). Я решил воспользоваться случаем увидеть Добролюбова. Он встретил меня очень приветливо, и я могу засвидетельствовать, что общеизвестный его портрет, приложенный при собрании его сочинений, дает о лице Добролюбова совершенно неверное представление. Живая, подвижная физиономия, что-то ласковое и любящее в светлых глазах, мягкая улыбка -- все это делало Добролюбова чрезвычайно привлекательным, несмотря на некрасивый облик его лица. Добролюбов расспрашивал меня немного о Казанском университете и студенчестве, но эту часть разговора я совсем не помню. Помню только, что он скоро перешел к литературным интересам и тотчас же оживился, коснувшись этой темы. Он высказывал свое удивление, что его не понимают даже в "либеральном" лагере прессы. Речь шла о его статье "Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами". "Говорят: как можно нападать на такую светлую личность, как Пирогов? Да ведь Пироговых-то именно и не следует щадить, если они сбиваются с истинного пути. Кому много дано, с того много и спросится. Уж если Пирогов защищает розгу, так чего же ждать от других. Нет, он заслуживал того, чтобы к нему отнестись беспощадно". Не ручаюсь за точность переданных выражений, но мысль была именно эта самая; она и проведена им в статье "От дождя да в воду", появившейся в августовской книжке "Современника" за 1861 год. Добролюбов довольно долго и горячо ее развивал и в заключение как-то решительно сказал: "Нет, надо опять "свистнуть", хорошенько "свистнуть"", и обещал это сделать тотчас по возвращении в Петербург {Помнится, в "Свистке" действительно вскоре появилось стихотворение на тему полемики о Пирогове¹.}. На свое здоровье он не жаловался, и я не подозревал, что ему осталось жить лишь несколько месяцев. Но теперь припоминаю, что прозрачность кожи и зловещий румянец щек ясно говорили, что он бесповоротно жертва скоротечной чахотки.

<1893>

Примечания

участии в "Казанском заговоре", по вскоре заболел и был помещен в госпиталь. Еще перед этим Лаврский дал властям "откровенные показания", которые председатель следственной комиссии сенатор С. Р. Жданов характеризовал как огромную услугу, склонившую "многих и, можно сказать, главных преступников к более широкому сознанию" (Герцен А. И. Полн. собр. соч. и писем. Пр., 1920, т. 16, с. 347).

В воспоминаниях заслуживает внимания передача отзыва Добролюбова о Герцене. Важно сообщение о том, что Добролюбов расспрашивал Лаврского о Казанском университете; весьма вероятно, что Добролюбов знал о революционных настроениях казанских студентов и о существовании подпольной группы.

Печатается по изданию: ЛН, т. 67, с. 278.

¹ (Летопись..., с. 296). 

Печатается по тексту: газ. "Волжский вестник", (Казань), 1893, 18 ноября, No 297, с. 3, где было опубликовано впервые с подписью "Сверчок".

¹ "Грустная дума гимназиста лютеранского исповедания и не Киевского округа", но оно было опубликовано до встречи Лаврского с Добролюбовым (Совр., СсД, т. 7, с. 419-420).