Из "Свистка".
No 6

No 6 

Милостивые государи!

Извините, что, не имея чести быть вашим соотечественником и единоверцем, осмеливаюсь просить вас о помещении в "Свистке" моего письма. На это имею я важные причины. Во-первых, ваш образ мыслей подходит к моему гораздо более, нежели все остальные журналы Европы и Америки. Во-вторых, "Свисток" пользуется огромным влиянием на общественное мнение и даже на умы многих государственных людей Европы. Я знаю из верного источника (de bonne source), что сам кардинал Антонелли, после того как у вас было о нем упомянуто¹, любопытствовал прочесть "Свисток", и, конечно, этому обстоятельству надо приписать то, что последние поты его значительно веселее прежних. В-третьих, вы более, нежели кто-нибудь, имеете свободы в рассуждении о политике: вы не связаны тираниею общественного мнения, которое у нас так страшно тяготеет над журналистикой. Можете себе представить, что у нас ни один журнал не решился бы поместить мое письмо, не потому, чтоб оно несогласно было с видами правительства (напротив, я надеюсь, что оно очень с ними согласно), а просто потому, что это значило бы раздражить общественное мнение! Вы, как я по всему вижу, еще не дошли до такого печального положения; у вас журналист -- учитель и господин своей публики и потому может говорить ей, что ему угодно, а она должна только слушать, верить и преклоняться пред его авторитетом... Для меня и для моих предположений именно это и нужно.

Пред вашей публикой я могу открыто и прямо сказать, что решительно не одобряю итальянское движение и считаю Гарибальди разбойником (brigand)². Некоторые корреспонденты французских газет уверяют, что русская публика исполнена энтузиазма к "освободителю Италии" и ждет окончательного водворения итальянского единства, точно большого праздника. Может быть, это и правда; но так как ваша публика находится еще во младенчестве и не доросла до собственного мнения, то я думаю, что мне церемониться с нею нечего. Итак, я признаю Гарибальди разбойником (brigand) и формально протестую против всякого государственного акта, который совершится на основании его беззаконных выходок. Но этого мало, я предлагаю верные средства для уничтожения всего, что им наделано, и думаю, что ваш "Свисток" окажет услугу русской и европейской публике напечатанием моих предположений.

Дело в том, что теперь священная обязанность наблюдения за порядком в Европе принадлежит Франции. Не обижайтесь; говоря это, я вовсе не думаю исключать из числа великих держав ваше отечество. Я читал сочинения господ де Жеребцова, Головина и Чичерина (в "Le Nord") и вполне с ними согласен, что России предназначено великое будущее³. Но надеюсь, что и они не станут спорить, если я скажу, что вы еще весьма молоды в исторической жизни и потому никак не можете претендовать на первенство перед французами в опытности и благоразумии. Вы еще, так сказать, отроки, безмятежно совершающие свой курс в тишине благородного пансиона, а мы -- уже взрослые люди, перенесшие много горя и видевшие много бурь на океане, простирающемся от Бастилии до Люксембурга...⁴ Вот почему теперь, как опытные пловцы, мы должны первые предвидеть бурю и останавливать новичков. Надеюсь, вы меня поняли и, следовательно, согласились со мною {Это место в русском переводе вышло несколько грубо; но смеем уверить, что в подлиннике оно исполнено тончайшей грации и самой благоуханной прелести, так что нимало не представляется оскорбительным. -- Прим. ред. "Свистка".}.

Франция вот уже 11 лет⁵ весьма усердно очищает свою репутацию от нареканий, заслуженных ею в бедственное время насильственных. переворотов. Она уже давно перестала быть очагом (foyer) анархических движений; все ее желания направлены теперь к тишине, порядку и законному благоденствию под покровом религии и нравственности. Конечно, большинство людей, считающих себя образованными, вопиет еще о какой-то солидарности императорской Франции с принципами 1789 года;⁶ но, к счастию, голоса этих людей год от году слабеют, и смело можно надеяться, что скоро совсем заглохнут. Благодаря благоразумию правительства они лишены теперь возможности пропагандировать свои мнения в печати, и хотя по временам прорывается в журналистике дух -- не то что непокорства, а как будто бы некоторого недовольства, но общий тон журналов, можно сказать, в высшей степени успокоителен (rassurant). Я не говорю уже о первых звездах нашей журналистики -- "L'ami de religion", "Gazette de France", "L'Union", "Le Monde" -- преисполненных до мозга костей религиозными и нравственными началами; не говорю о "Constitutionnel", в котором г. Грангильо изображает почти каждый день настоящее блаженство и величие Франции такими яркими чертами, что иногда сам "Moniteur" бледнеет пред ним; не говорю о "Patrie" и "Pays", которые, уж конечно, и потому должны быть благородны (genereux), что поддерживаются (subventionnes) правительством. Но я укажу вам на "Journal des Debats", на "Presse"⁷, прежде столь задорные: радостно читать их ныне!.. Вы знаете, что в "Journal des Debats", например, отличался весьма едким (caustique) стилем г. Прево-Парадоль. Надо полагать, что это происходило в нем не столько от серьезного политического недовольства, сколько от расстройства печени. В начале нынешнего лета расстройство это усилилось до того, что г. Прево-Парадоль издал брошюру "Les anciens partis" {"Старые партии" }, в которой весьма много желчи. Но само собою разумеется, что это ни к чему не новело. Правда, пять тысяч экземпляров брошюры были расхватаны в несколько дней благодаря разнесшемуся слуху, что ее будут отбирать, и когда действительно стали отбирать, то нашли всего несколько десятков экземпляров; но автор, как и следует, был осужден к тюремному заключению и штрафу, издатель тоже заплатил штраф весьма значительный; в ответ на брошюру явилось прекрасное сочинение: "Le parti de la providence" {"Партия будущего" (фр.). -- Ред.}, и кончилось тем, что только "Journal des Debats" избавился от выходок г. Прево-Парадоля и украшается ныне вполне благонамеренными premier-Paris {Передовые статьи в парижских газетах (фр.). -- Ред.} г. Аллури и Вейсса⁸. Вообще во всей журналистике нашей только и можно быть недовольным двумя журналами: "Siecle" и "L'Opinion Nationale". Но они оба, сколько я знаю, уже имеют по авертисману {Предостережению (фр. avortissemont). -- Ред.} за выходки против святейшего отца и потому не очень могут храбриться. Притом нельзя не заметить, что и они тоже не лишены патриотизма -- только что в них заметна еще некоторая игра крови. Вообще же говоря, журналистика, да и вся литература наша представляют умилительное зрелище: как горячо, например, отзывались они на превосходные речи об императорской политике, произносившиеся недавно нашими государственными мужами при открытии выборов!⁹ С каким восторгом перепечатывали они известия о путешествии императорской четы и дифирамбы, по этому случаю произнесенные разными официальными лицами!¹⁰ Только "Opinion Nationale" пожалело довольно ядовито, что декорации для триумфальных арок и прочих выражений народного энтузиазма перевозятся из города в город один и те же компанией спекуляторов, составившейся для этого случая! Но "Opinion" не получило за это даже авертисмана: это одно уже доказывает вам, как ничтожны у нас все подобные выходки пред силою правительства, опирающегося на энтузиазм народа... Словом, Франция сознала теперь, что она сильна централизацией и, если позволите выразиться, политическим благонравием. Предания первой революции еще несколько сбивают ее с толку своего грандиозностью; но теперь появляются уже смелые борцы, которые смело топчут в грязь и эти предания. Так, например, вам, без сомнения, уже известна (все благородные книги наши так быстро получаются в России!) недавно вышедшая "История жирондистов" г. Гранье де Кассаньяка, политического редактора "Pays". Невозможно лучше разоблачить все ничтожество и зверство деятелей революции. Г-п Гюаде, внук известного депутата, старался было возражать, журналы сделали несколько двусмысленных выходок; но против истины стоять невозможно, и книга г. Гранье де Кассаньяка, как слышно, заставила даже г. Ламартина решиться исключить "Историю жирондистов" из полного собрания его сочинений или по крайне мере назвать ее "историческими бреднями", reveries historiques¹¹.

Вы понимаете, что, находясь на таком хорошем пути, Франция должна всеми силами заботиться, чтобы ничто не могло свернуть ее в сторону. С этой точки зрения итальянское движение давно должно было возбудить ее негодование и противодействие. Но, к несчастию, наше правительство, привыкнув к законности и к беспрекословному исполнению своих справедливых требований, думало, что дело может быть устроено путем здравых внушений и дипломатических переговоров. Вот отчего так много времени потеряно; вот отчего до сих пор, по рыцарскому великодушию, император старается сдерживать негодование Франции против неблагодарных итальянцев. Еще на днях одна из провинциальных газет получила авертисман за то, что назвала Виктора Эммануила коронованным разбойником (Bandit couronne)¹², хотя дипломатические отношения наши с Пьемонтом уже прерваны¹³. Мы не могли себе представить, чтобы итальянцы могли ослушаться правительства великой нации, которая уже столько раз давала им чувствовать свою силу; мы хотели действовать на них мерами кротости и благоразумия. Но год испытания прошел, и мы должны были убедиться, что с непокорным народом надо действовать не словами, а оружием. Верно, уж когда дело пошло на вооруженное и гласное восстание, то тут никакие депеши, никакие конференции, никакие дипломатические меры не помогут. Поможет одно: армия. А ежели нет намерения или недостает решимости послать армию, то и говорить ни о чем не стоит: всякие рассуждения, не имеющие за собою определенного плана военных действий, будут забавным пустословием, годным только в качестве материала для каких-нибудь парламентских прений.

Кажется, дело просто. И, однако же, до сих пор мы не видим деятельных мер правительства для укрощения итальянцев. Что же мешает ему? Где препятствия для решительных действий? Где основания для бездействия? Об этом я и намерен объясниться с Европою через "Свисток".

Главным препятствием служит мнимая законность и будто бы благородство дела итальянцев. "Как, говорят, остановить движение, в котором выражается национальное стремление и которое направлено против чуждого владычества, беззаконий и злоупотребления, превосходящих всякое терпение? Как идти против воли нации, когда само императорское правительство возникло из всеобщего народного избрания?" Все это, по здравом рассуждении, оказывается чистейшими пустяками (futilites). Прежде всего оставим в стороне "волю народа": она признала себя несостоятельною в тот самый день, как избрала Людовика Наполеона. Избран он, конечно, не для того, чтобы быть на посылках у народа, а затем, чтобы предписывать ему, как держать себя, потому что сам народ не умел распоряжаться собою. И как скоро французы поставили у себя человека, в руки которого отдали свою волю, так они и должны его слушаться беспрекословно. Таким образом, для императора обязательна одна воля народа: желание, выраженное 2 декабря 1851 года, чтобы он владел Францией. Сообразно с этим желанием он и должен делать все возможное, чтобы продолжить свое владычество, в котором Франция нашла свое блаженство¹⁴. Следовательно, все свои действия он должен располагать сообразно тому, благоприятно это будет для продолжения его управления во Франции или нет. Ему нечего стесняться детским лепетом народа, ни французского, ни итальянского, и никакого другого. Кажется, это ясно как солнце (clair comme le soleil).

Таким образом, Франция должна смотреть на итальянское движение единственно с той точки, благоприятно оно для правительства императора или нет? Если оно неблагоприятно, то, очевидно, противно воле французской нации, избравшей Наполеона, и, следовательно, должно быть признано враждебным Франции. Это опять ясно.

Теперь -- нужно ли говорить о том, что революционный дух наших соседей не может не произвести вредного влияния на расположение духа и во французском народе? Надо признаться, что народ еще очень глуп у нас. То, что вы знаете под именем французской нации,-- это, собственно говоря, не народ, это сливки его, благородные избранники, которых интересы и понятия совершенно противоположны народным. Эти-то люди и господствуют над миром посредством своего вкуса, остроумия, изящества и блеска своих благородных идей. Они господствуют и над собственно называемым народом; но, разумеется, только до тех пор, пока нет серьезных столкновений. А как скоро дело дойдет до ссоры, то как же хотите вы, чтобы горсть людей благородных, изящных и образованных, но зато весьма деликатных в физическом отношении, могла противостоять грубой силе целой массы? Да еще надо прибавить к этому, что и в образованном-то классе большинство готово при первом удобном случае зашуметь о свободе и об интересах народных. Даже теперь, несмотря на всю бдительность императорского правительства, беспрестанно прорываются беспокойные идеи. Так, например, в последнее путешествие императора какой-то сумасшедший, говорят, пробовал в него выстрелить в Тулоне; факт еще не подтвержден решительно, а уже кое-кто пытался было сделать его поводом разных вольных рассуждений. К счастию, газетам запрещено было упоминать о нем¹⁵. Недавно то же -- отставные революционеры затеяли было подписку в память г. Флота, убитого в рядах гарибальдиевских скопищ (bandes)¹⁶ и найдут тысячи последователей. Пусть только ослабится, например, хоть бдительность надзора за прессою: завтра же явятся десятки журналов с самыми гибельными тенденциями и увлекут всеобщее внимание. До какой степени падок народ на нелепости подобного рода, вы можете судить, например, по "Courrier du Dimanche", еженедельной газетке, которая имеет огромный успех, а берет только тем, что в ней какой-то валлах или молдаван Гапеско делает беспрестанно выходки против императорского правительства. Еще на днях, например, он осмелился требовать отмены закона de la surete generale!..{Общественной безопасности (фр.). -- Ред.}¹⁷ При таком положении дел, когда с одной стороны угрожает г. Гапеско, а с другой -- целый народ шумит и волнуется, не может быть никакого сомнения в том, что надобно делать правительству. На неразумного валлаха претендовать нечего: он затем и существует, чтобы привлекать общее внимание, подделываться под общий вкус; беда в том, что вкус-то общества получает такое вредное направление. Следовательно, надо уничтожить то, что подает повод к искажению нравственных понятий и чувств французов, надо во что бы то ни стало укротить движение на полуострове. В прошлом году император принял весьма хорошую меру, взявши итальянское дело в свои руки и порешивши его разделом Ломбардо-Венецианского королевства между Австрией и Сардинией¹⁸. Но затем Франция сделала несколько важных ошибок, допустивши присоединение герцогств и Романьи¹⁹ и не придушивши с самого начала экспедицию Гарибальди. Конечно, кто же мог этого ожидать? Никому в голову но могло прийти, чтобы в каких-нибудь три месяца Неаполитанское королевство могло исчезнуть с политической карты Европы и чтобы самому святейшему отцу стали угрожать в его резиденции, охраняемой французскими штыками...²⁰ Но в том-то и дело, что подобными вещами никогда не должно пренебрегать. С таким народом, как итальянцы, и при таком правительстве, как неаполитанское, всегда следовало ожидать, что не нынче, так завтра последует катастрофа. Всегда следовало поступать так, как поступаем мы с Римом. Недавно кто-то распустил слух, что французский отряд из Рима двинулся к Анконе;²¹ "Patrie" опровергала этот слух таким образом: "известие это нелепо уже само по себе; всякому известно, что французский отряд, находящийся в Риме, никак не может оставить папской столицы: если бы он сегодня вышел из Рима, то завтра же римляне возмутились бы и прогнали папу; а между тем охранение папского престола и составляет настоящую цель пребывания французских войск в Риме". Вот это политика смелая, откровенная и благородная! Тут нет никаких церемоний с народной волей, а прямо объявляется, что армия поставлена против народа, для того чтобы он не наделал глупостей... Если так ведет себя Франция в Риме, почему ей не делать того же и во всей остальной Италии? Почему не послать войск в Сицилию, почему не поставить гарнизона в Неаполе, почему не занять Анконы, почему, наконец, в согласии с Австриею, не содержать нескольких полков в Венеции? Все это чрезвычайно легко было сделать несколько месяцев тому назад; теперь труднее, по возможность еще не потеряна благодаря твердости нашего правительства, умевшего сохранить честь нации (l'honneur de la nation) удержанием и даже усилением римского отряда. Теперь можно действовать через Рим; посылать туда подкрепление за подкреплением, а оттуда вводить войска в Гаэту, покамест король Франциск еще там держится;²² из Гаэты же идти на Неаполь. Никто с нами, разумеется, драться не будет, потому что Пьемонт не осмелится оскорбить знамя великой нации (drapeau de la grande nation), в особенности когда еще Австрия угрожает Италии. Таким образом, мы занимаем Неаполь, восстановляем Франциска, посылаем войска в Силицию, требуем от Сардинии очищения Марок и Умбрии²³ и объявляем Австрии необходимость содержания французских войск в Венеции: Австрия ничего не может возразить, потому что, во-первых, мы восстановлением Франциска дадим ей достаточное ручательство в нашей благонамеренности, а во-вторых, и потому, что габсбургское правительство находится при последнем издыхании и если бы Франция двинула на него свои легионы, то уже никакие силы в мире не спасли бы его...

Устроивши таким образом положение дел, то есть расставивши везде свои войска, Франция созывает конгресс. Нет надобности говорить, что на нем решено будет восстановление герцогов²⁴ и, кроме того, пересмотрится цюрихский трактат, причем Франция сделает новые приобретения как по лигурийскому берегу, так и по направлению к Рейну.

Никто не назовет, надеюсь, моего плана неудобоисполнимым. Но представляются возражения относительно его достоинства. Я все их предвидел и сейчас же намерен победоносно опровергнуть.

Люди, мало сведущие в политике, кричат прежде всего, что Франция ничего не выиграет от вооруженного вмешательства в дела Италии; уверяют, что ей не нужно увеличения территории, что она и без того довольно хорошо округлена²⁵, что новые провинции доставят ей только новые хлопоты, что благоденствие нации заключается не в численности ее, а в хорошем устройстве и пр. в том же роде. Против частностей этого мнения я возражать не стану. Мало того, я прибавлю, что всякое вмешательство на полуострове принесет Франции временно весьма чувствительное отягощение и расстройство. Финансы Франции находятся в положении весьма не блестящем; в нынешних прениях о бюджете мы видели, до какой огромной цифры дошел государственный долг в последние восемь лет; налоги весьма чувствительны для населения²⁶, конскрипция²⁷ взять нечего, с Австрии тоже, а Пьемонт еще представляет статью очень сомнительную. Все это так; но что значат все мелочные затруднения пред величием общего приобретения нравственного! Здесь замешана наша национальная гордость, наша честь и наше существенное благо. Хотя бы Франция и разорилась в Итальянской войне, во всяком случае мы выйдем из нее с лучшими обеспечениями своей будущности, нежели какие можем иметь при водворении в Италии нынешнего порядка вещей. Победив гидру итальянской революции, правительство надолго упрочит существование нынешней системы, водворит спокойствие в Европе и будет иметь возможность в мире и тишине наверстать все потерянное. Мы видим, что теперь налоги далеко еще не дошли во Франции до своей крайней возможности; между тем всякое увеличение их встречается ропотом, который нельзя оставлять без внимания в виду того, что делается в Неаполе и римских провинциях. Но когда все будет успокоено и усмирено, что тогда помешает удвоить подати и таким образом поправить финансы? Что помешает возвысить значение войск, увеличив им жалованье, улучшив содержание, вообще создавши из них особую силу, совершенно отделенную от народа и всегда готовую наказать всякое ослушание и недовольство? Франция будет тогда наслаждаться совершеннейшим, образцовым порядком, которому сами австрийцы позавидуют, и вот главное основание, заставляющее пренебречь временные невыгоды и затруднения, соединенные с посылкою войск в Италию!

Есть и другие соображения высшего разряда, определяющие роль Франции в настоящих обстоятельствах. Лукавые друзья свободы обыкновенно стараются уверять, что нынешнее правительство Франции продолжает наполеоновское направление и, таким образом, необходимо связано с преданиями первой революции. Мнение это так сильно, что само правительство не решается опровергать его положительно. Но в "Свистке" можно высказать всю правду, и потому я не колеблюсь объявить это мнение лишенным всякого основания. Что ни говорите, но император принял в свои руки не Францию первой революции и империи, а Францию Реставрации, Францию Бурбонов; и он, естественно, должен быть представителем бурбоновской политики, хранителем трактатов 1815 года²⁸. Это условие само собою подразумевалось, когда Европа признала его императором. Говорить, что он продолжает наполеоновскую политику, значит возбуждать против него европейскую коалицию и даже мнение всех благонамеренных французов. Мы очень хорошо знаем, чем мы обязаны Священному союзу, этому высокому созданию светлого ума Меттерниха. Мы понимаем, что он был создан для охранения порядка и тишины в Европе, а кто же более нынешних французов может дорожить порядком и тишиною? Кто более Людовика Наполеона сделал для их водворения и ограждения? "Империя есть мир"²⁹,-- сказал он; а "если хочешь мира, то готовь войну" (si vis pacem, para bellum), и в силу этого двоякого соображения он неутомимо воюет и мирится с самого своего избрания -- и все в интересах продолжения своего управления, в котором одном только нашла Франции мир и блаженство.

Уверяют, будто война против освобожденной Италии создаст нам врагов в наших соседях, оттолкнет от нас сердца народов, поставит нас в ряд противников европейского прогресса. На все это я отвечу в коротких словах. Итальянцы и все угнетенные национальности, будут враждебны к нам, правда; швейцарцы и бельгийцы будут нас презирать; Пруссия и Англия останутся недовольны. Но что же нам до этого? Итальянцы будут приведении в такое положение, что пикнуть не посмеют: везде будут стоять французские войска для защиты правительств от их подданных. Против Пруссии мы всегда имеем Австрию и Баварию. Швейцарцы и бельгийцы сами-то ничего не стоят, кроме презрения; если на то пойдет, то их всех можно будет присоединить к Франции... Остается Англия; но Англия не начнет наступательной войны, а ежели вздумает с нами помериться, так мы лучше не требуем (nous ne domandons pas mieux). Давно уж она нам поперек горла встала с своею торговлею, интригами, а всего пуще -- с своими либеральными принципами, которые, в сущности, только и годятся для того, чтобы поощрять беспорядки всякого рода.

(non-intervention), нами же провозглашенный? Но, во-первых, он был провозглашен в других обстоятельствах; во-вторых, он теперь уже нарушен самим Пьемонтом;³⁰ в-третьих, он не освящен конгрессом; в-четвертых, он должен быть подчинен другому, высшему принципу, который мы давно уже провозгласили в Риме и который нарушен итальянским движением и требует мщения³¹. За решительным ослаблением Австрии и за недопущением Испании в число великих держав (несмотря на наше ходатайство) мы остались одни теперь хранителями католического принципа в Европе, защитниками светской власти святейшего отца. Здесь уже политика переходит в высшую область, и все дипломатические соображения должны преклониться пред святынею нравственных начал. Кричите, пожалуй (on a beau crier), об отделении светского от духовного, вы нас не заставите думать, что папа может обойтись без двора, совета, армии, без владений, собственно ему принадлежащих. Существование Папской области столь же необходимо в сфере католических начал, как существование Австрийской империи в дипломатической сфере... Собственно говоря, можно, пожалуй, утверждать, что и Австрия не нужна для народов Европы; но она создана трактатами 1815 года³² венгерцев, враждебность итальянцев, тайный ропот славян, неудовольствия самих немцев, расстройство своей администрации и почти банкрутство в финансах³³. Она будет стоять, потому что служит представителем живого принципа, того самого, к которому пришла теперь и Франция после стольких волнений и испытаний, к которому должна быть приведена и Италия, во что бы то ни стало (coute qui coute)!.. Так и Папская область останется за папою, несмотря на все безумные фанфаронады Гарибальди, ибо святейший отец служит высочайшим представителем католического единства, непогрешимого авторитета и безукоризненной централизации -- то есть всего, в чем нашла свое спасение Франция! Говорят, что папское правительство очень дурно. Я не стану утверждать противного, потому что для меня этот сюжет не имеет ни малейшего значения. Положим, что оно дурно до последней степени; что же из этого? Abusus non tollit usum -- злоупотребление вещи не доказывает ее негодности; тем более надо стараться поддерживать папское правительство, чтобы дать ему возможность уничтожить у себя злоупотребления. Это постоянно и делает французское правительство, подавая папе благие советы³⁴. Но, в сущности, не злоупотребления вооружают вольнодумцев против папского управления, а самый принцип его, стремящийся к благу духовному и потому, естественно, требующий от подданных отречения от многих материальных удобств и смиряющий порывы кичливого ума. Людям легкомысленным, не думающим о принципах духовных, кажется возмутительным, когда им не дают свободы болтать всякий вздор, когда их судят по особым соображениям, а не по общим законам, дела ведут в святилище судебных мест, а не на площади, требуют с них для поддержания духовного блеска наместника святого Петра более, чем бы они считали нужным, и пр. Но для всякого благомыслящего католика ясно, как нелепы все подобные претензии. Во-первых, они доказывают только развращение нравов и равнодушие к религии; во-вторых, свидетельствуют о полнейшем невежестве претендующих. Если бы они понимали хотя самые первые основания государственной жизни, то перестали бы жаловаться на папское правительство, потому что, в сущности, принцип его вовсе не отличается от других, и, например, во Франции мы представляем то же самое, что и подданные папы. Соединяясь в государства, мы пользуемся покровительством общих законов и защитою от всяких нападений на нас. Мы сами не можем составлять законы для своей жизни, не можем и знать всех бедствий, какие нам грозят. Очевидно поэтому, что забота об общественной безопасности должна быть сосредоточена в руках избранных, для которых все мы и должны жертвовать нашими личными интересами. Во Франции мы признаем право рассуждать за нас и располагать нашими действиями за Людовиком Наполеоном; в Риме то же право принадлежит Пию IX. Таким образом, интересы французского и римского правительства в этом вопросе одни и те же, и всякий, кто им противится, должен быть наказан общими силами. Если бы Франция оставила папу, гнев божий постиг бы ее и она бы пала под собственною тяжестью. Наш век не признаёт силы духовного слова; пусть же он поверит хоть истории. "Мои пушки заглушат гром папских проклятий!" -- гордо писал Наполеон I во всем блеске своего могущества³⁵. И что же? Прошло каких-нибудь два года после преступного восклицания -- и звезда Наполеона закатилась!.. Если находится много людей, не придающих значения подобным урокам, то тем хуже для них и тем менее смысла имеют те господа, которые на каждом шагу толкуют нам о невмешательстве. Истинные католики и благомыслящие люди всех наций не могли, конечно, без особенного умиления читать прелестные слова (de belles paroles) святейшего отца о том, что он называет "каким-то новым и странным принципом нон-интервенции". Поистине новый и странный принцип, особенно в виду народов, потерявших всякое сознание законности и благоразумия! "Любите и защищайте друг друга",-- заповедует нам правило нравственности; а мы что делаем! Разбойник, флибустьер, врывается в дом к нашему брату, законному королю, грабит его, отнимает его владения и дарит их другому королю, в котором своевольство надеется найти себе более потачки; а мы в это время провозглашаем принцип невмешательства! Не жалко ли, не бесчеловечно ли это? Не гибельно ли это для самих народов, которые, по неразумию своему перешедши к Пьемонту, пожалуй, в самом деле захватят себе разные льготы и вольности и позабудут должное смирение и дисциплину? Оставлять их на произвол судьбы не то же ли самое значит, как если бы в школе начальники и учители предоставили учеников самим себе, провозгласив тоже принцип невмешательства? Если так, то уж лучше и школы не нужно, и ученья не нужно, и наград и наказаний не нужно; пусть все идет само собой и на мир снова нисходит мрачная ночь варварства и беззакония!..

между французами? Кто говорит это и о ком? Люди с неудавшимся честолюбием, потерянные в блеске того, кто с такою славою держит в руках своих судьбы Франции и господствует над политикою Европы! Ему нет надобности добиваться популярности между подобными людьми и их партиями. Популярность, состоящая в благосклонности всех партий, нужна, может быть, Виктору Эммануилу, только что занесшему ногу на трон предполагаемого итальянского королевства; но за кого 8 000 000 избирательных голосов, за кого имя Наполеона, политическая мудрость и армия, которой подобной нет в мире, тот спокойно может обойтись без этой эфемерной популярности! Что же до народа, то когда же он не был с тем, кто указывает ему путь к славе? А кто же усомнится, что новые лавры ожидают наши войска, если только придется им вынуть мечи из ножен? Итальянцы знают нас как союзников, и они не захотят иметь нас врагами! Они сумеют почтить французское имя (ils sauront respecter le nom fancais) и волю того, кто избран великою нациею в повелители судеб ее! Если же нет... о, тогда... неужели думаете вы, горячие приверженцы итальянской автономии, неужели думаете вы, что великий народ в 35 мильонов позволит оскорблять себя безнаказанно? Неужели вы полагаете, что он сам не побежит просить оружия против оскорбителей и что жены и дети не захотят отпраздновать триумф их мужьев, братьев и отцов? О, если можно в чем-нибудь упрекать наш народ, то, уж конечно, не в недостатке военного энтузиазма! Он с радостью останется без нищи и без крова, если дух его будет оживлен сознанием национальной славы, приобретенной драгоценной кровью (sang precieux) сынов его!

И за какое дело будет проливаться теперь эта кровь! За дело порядка, за торжество законности, за герцогов, короля неаполитанского, прочность Австрии, за святейшего отца! Со стороны Франции это будет дело бескорыстное, святое, вызываемое единственно рыцарскими ее чувствами (sentiments chevaleresques). Никто не упрекнет нас в честолюбии, а между тем за Франциею осветится право наблюдения за порядком в Европе и охранения законных правительств всех стран против мятежных подданных. Понятно, какой обширный горизонт (quel vaste horisont) открывается таким образом для политической мудрости нашего правительства!..

В видах блага человечества, желая оказать услугу моей прелестной родине (a ma belle patrie) и делу законного порядка в Европе, изложил я вам в беглом очерке мои идеи о роли, которую должна теперь принять Франция. Я оставил в стороне все военно-технические и дипломатические подробности, потому что это письмо есть не что иное, как введение в большой мемуар, над которым я теперь работаю и который скоро сообщу публике. Я поспешил изложить мои общие идеи, потому что время не терпит, быстрый ход событий требует и быстроты решений. Надеюсь, что важность моих соображений будет понята всеми, и желаю, чтобы они нашли искренний отголосок как у вас в России, так и во всей Европе, особенно же в моем отечестве, в сердце того, от кого зависит осуществить мои идеи. Да будет Франция, уже давшая миру столько великих и благородных толчков (tant d'initiatives grandes et generalises), и на этот раз руководительницею святого дела законности и порядка. Да совершится! (Ainsi soit-il!)

Париж, 8/20 декабря 

Неаполитанские дела занимают теперь первое место между всеми вопросами, увлекающими внимание Европы; можно даже сказать, что пред ними кажется ничтожным все остальное, исключая разве нового журнала, который собирается издавать г-жа Евгения Тур, и новой газеты, обещаемой "Русским вестником"². Но понятия наши о неаполитанских событиях очень односторонне, потому что все наши сведения приходят от врагов старого порядка, которые, очевидно, стараются представлять дело в свою пользу. Вот почему нам показалось необходимым представить нашим читателям несколько неаполитанских стихотворений известного австрийского поэта Якова Хама, рисующих положение дел и настроение умов совершенно не так, как обыкновенные журнальные известия. Яков Хам -- прежде всего поэт; он постоянно находится под влиянием минуты и, следовательно, чужд всяких политических предубеждений. Он то хвалит упорство короля неаполитанского в режиме его отца³⁴, то в настроении нежных чувств... Во всех этих видимых противоречиях сказывается весьма сильно художественность его натуры и вместе с тем дается полное ручательство в его искренности. И так как литература вообще и поэзия в особенности служат выражением народной жизни, а Яков Хам -- поэт австрийский, то в стихотворениях его мы можем видеть, в каком настроении находился народ австрийский в последний год и какими чувствами преисполнен он к династии Бурбонов. Не выводя никаких политических результатов из представляемых нами поэтических документов, мы не можем не обратить внимания читателей на их литературное значение: во всей современной итальянской литературе нет ничего, подходящего по благонамеренности к творениям австрийского поэта. В нынешнем году какой-то человек с итальянскою фамилиею сочинил оду на именины австрийского императора -- так на это указывали с ужасом, как на нечто чудовищное! Из этого одного уже достаточно видно, как много стесняется художественность, когда разыгрываются народные страсти, и как много выигрывает она при отеческом режиме, подобном австрийскому. Надеемся, что любители литературы, даже несогласные с г. Яковом Хамом в большей части его тенденций, оправдают нас в помещении его стихотворений уже в силу того одного, что они блистательно разрешают одну из великих литературных проблем -- о чистой художественности,-- разрешением которой так ревностно занималась наша критика в последние годы⁵. Вместе с тем мы надеемся доставить читателям удовольствие и самыми звуками перевода, над которым так добросовестно потрудился г. Лилиеншвагер. Мы должны сказать откровенно: со времени патриотических творений Пушкина, Майкова и Хомякова⁶ мы не читывали ничего столь громкого, как стихотворения г. Якова Хама в переводе Конрада Лилиеншвагера.

1

НАДЕЖДЫ ПАТРИОТА

Опять волнуются народы,
И царства вновь потрясены.
Во имя братства и свободы
Опять мечи обнажены!

Три солнца чудной красоты; {*}⁷
Честолюбивого Пьемонта
Осуществляются мечты!

Царит в Италии измена,

Тоскана, Парма и Модена
Безумно ринулись в поток;
И силой вражьего восстанья
Из рук святейшего отца

Стад папских лучшая овца!..⁸

Но против дьявольских усилий
Есть нам незыблемый оплот:
То королевство Двух Сицилий,

Воссев на праотческом троне,
Как в небе солнца светлый диск,
Там в Фердинандовой короне
Сияет царственный Франциск.

Речам политики чужой
И твердо правит по уставам
Отцовской мудрости святой;
Карать умеет недовольных

И в бой нейдет за своевольных
Против законных их властей...⁹

Вкруг трона вьется там гирлянда
Мужей испытанных, седых,

В сердцах признательных своих.
К Франциску им открыты двери,
Страною правит их совет,
И вольнодумству Филанджьери
¹⁰
И верим мы: Кавур с Маццини
Обманут бедный их народ¹¹,
И он придет, придет в кручине --
Просить Францисковых щедрот;

Умов волненье укротит
И итальянского вопроса
Все затрудненья разрешит!..¹²

{* 1) Великий герцог Тосканский, 2) герцог Моденский и 3) герцогиня Пармская!}

5

¹³

(По поводу некоторых дипломатических советов неаполитанскому правительству)¹⁴

Ужасной бурей безначалия
С конца в конец потрясена,
Томится бедная Италия,


Повсюду слышны крики шумные --
Народ изменой упоен...
Свободы требуют безумные
И рушат власти и закон!


Проник неблагородный страх
В самих блюстителей отечества,
Держащих власть в своих руках.

Принципом странным невмешательства

Европа спит, когда предательство
Пожрать готовится ее;

И итальянские властители --
Одни бегут из их держав,

Безумной черни мнимых прав!

Дают статуты либеральные,
Страстям толпы бесстыдно льстят,
И дни отечества печальные


Один средь общего волнения,
Как некий рыцарь на скале,
Стоит без страха, без сомнения
Король Франциск в своей земле...


Закон и правду возлюбя,
Франциск не даст разлиться далее
Злу, охватившему тебя.

Оп понимает все опасности

Ни конституции, ни гласности
Не даст он подданным своим!

Не переменит он юстицию,
Не подарит ненужных льгот,

Свой нерушимейший оплот;

Не даст права свои священные
Толпе бессмысленной судить
И своевольства дерзновенные


И знаю я -- он не обманется
В благоразумии своем:
Пьемонт падет, а он останется
Италиянским королем!

6

НЕИСПОВЕДИМОСТЬ СУДЕБ¹⁵

(На обнародование неаполитанской конституции)¹⁶

Не видать ни тучки в небе знойном...
Солнце блещет, сушит и палит

На поля засохшие глядит.

Все томится, все горит и вянет...
Надо влаги жаждущей земле!..
На работу пахарь завтра встанет


И, взглянув на солнце и на небо,
Не прельстится светлой их красой:
Без дождя ему не будет хлеба,
Он погибнет с бедною семьей!


Даст он волю жалобным речам
И пошлет упрек нетерпеливый
Безмятежно-ясным небесам...

Но давно уж в области эфирной

Час настал, и над равниной мирной
Пролилась обильная река.

Поднялись поникшие растенья,
Освежился воздух и земля,--

Земледельцы на свои поля.

А вверху по-прежнему спокойно
Над землей простерт небесный свод,
И, как прежде, весело и стройно


-----

Так сгорал Неаполь жаждой знойной,
Так искал воды себе живой;
А Франциск свершал свой путь спокойный,


И народ сдержать сердечной боли
Не умел и горько возроптал...
Но давно готов был в вышней воле
Для него целительный фиал!


Но пришла законная пора --
Даровал разумную свободу
Он единым почерком пера...

Ожил край. Все встало в блеске новом...

Всяк спокоен под домашним кровом,
Всякий волен в мыслях и речах;

От шпионов кончилась опасность,
В мрак архивов пролит новый свет,

Край больной, страдавший столько лет!

Рад народ!.. С молитвой благодарной
Новый воздух он впивает в грудь...
А король, как прежде, лучезарный,

4 июля

Примечания

"Свистка" (Совр., 1860, No 12), по было задержано цензурой, опубликовано в изд. 1862 г.

"Письмо..." -- яркий образец культивировавшегося в "Свистке" жанра памфлета-саморазоблачения, где острие сатиры направлено на те общественные силы, которые говорят устами "автора" -- персонажа. Таков, например, позднейший "Проект: о введении единомыслия в России" (Свисток, No 9) Козьмы Пруткова, а из сочинений самого Добролюбова стихотворения "австрийского" поэта Якова Хама, идейно весьма близкого своему французскому собрату: как тот, так и другой исповедуют антинародную, антидемократическую идеологию монархизма, охранительства и великодержавного шовинизма. Разоблачая реакционную политику Наполеона III в итальянском вопросе, Добролюбов вместе с тем почти каждой фразой бьет и в русский царизм, с его неизжитыми претензиями на восстановление прежней роли жандарма Европы, и в шовинистическую воинственность отечественных консервативно-охранительных кругов, в свойственный им культ силы, пренебрежение ко всякому, в том числе и международному, праву. Основу для подобного использования французского материала создавало не только сходство отношения Александра II и Наполеона III к итальянской революции, но и то более общее обстоятельство, что, как писал в 1860 г. официозный французский журналист, обе страны "осуществили идеал монархии" (см.: Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 15, с. 114).

¹ Имя кардинала Д. Антонелли, руководившего внешней политикой правительства Папской области, было упомянуто в статье Добролюбова "Оговорка", открывавшей No 5 "Свистка".

² "Письма" может служить, напр., следующая выдержка из передовой статьи газеты "Constitutionnel" 29 сентября 1860 г.: "Гарибальди не разбойник (un brigand), как его представляют религиозные газеты, но еще меньше он государственный человек, как утверждают революционные листки".

³ Кроме книги "Опыт истории цивилизации в России" (Париж, 1858), подвергнутой Добролюбовым уничтожающей критике в статье "Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым" (см. наст. изд., т. 1), на французском языке был опубликован еще ряд сочинений Н. А. Жеребцова, в том числе "Три вопроса момента" (Париж, 1857), "Об освобождении крепостных в России" (Париж, 1859). Из французских сочинений публициста-эмигранта И. Г. Головина, чьи выступления с воцарением Александра II утратили оппозиционный характер, "благонамеренный француз" мог иметь в виду, в частности, брошюры "История Александра I" (Лейпциг--Париж, 1859), "Русское самодержавие" (Лейпциг, 1860), "Польша и Россия" (Лейпциг, 1860) и др. Б. Н. Чичерин в 1858 г. поместил в газете "Nord" (Брюссель) статью о книге Жеребцова "Опыт истории цивилизации в России".

⁴ То есть от Великой французской революции, начавшейся штурмом тюрьмы Бастилии 14 июля 1789 г., до восстановления во Франции монархии в результате государственного переворота 2 декабря 1852 г. (в Люксембургском дворце с 1852 г. заседал послушный Наполеону III сенат).

⁵ После подавления революции 1848 г.

⁶ Возможно, Добролюбов имеет в виду, в частности, П. -Ж. Прудона, чьи взаимоотношения с режимом Второй империи давала повод обвинять его в бонапартизме. О колебаниях Прудона в отношении к Наполеону III говорили и некоторые его сочинения: брошюра "Государственный переворот как проявление социальной революции" (Париж, 1852), книга "О справедливости в революции и церкви" (Париж, 1858).

⁷ "L'Arai de la religion" ("Друг религии", 1814--1862), "Le Monde, union catholique" ("Католический мир", 1860--1866) -- католические газеты; "Gazette de France" ("Газета Франции", 1762--1914), "Constitutionnel" ("Конституционалистская газета", 1815--1914), "Moniteur universel" ("Всеобщий указатель", 1789--1901), "La Patrie" ("Родина", основана в 1841 г.), "Le Pays" ("Страна", основана в 1849 г.) -- официозные и консервативные газеты; "Journal des Debats" ("Газета дебатов", 1789--1944), "La Presse" ("Пресса", основана в 1836 г.), "Siecle" ("Век", 1836--1939), "L'Opinion nationale" ("Национальное мнение", 1859--1879) -- либеральные газеты разной степени оппозиционности к политике Наполеона III.

⁸ Добролюбов не вполне точно излагает последовательность событий. Из "Journal des Debats", где Л. Прево-Парадоль с 1857 г. писал передовые статьи (помесячно, чередуясь с Л. Аллури), он ушел в апреле 1860 г., написав январский и мартовский циклы статей, и был сменен Ж. -Ж. Вейссом. С апреля он в том же качестве выступал в газете "La Presse", которая 29 мая объявила, что на следующий день выйдет брошюра ее сотрудника Прево-Парадоля "Старые партии". В своей брошюре, высказываясь в пользу демократической многопартийности, он именовал правящую бонапартистскую партию "старым, как мир, альянсом демагогии и деспотизма" (с. 31; цит. по Guiral P. Prevost-Paradol (1829--1870), Paris, 1955, p. 246). За несколько дней из 5000 экземпляров брошюры было продано 4920. 22 июня 1860 г. автор был приговорен к 1 месяцу тюрьмы и 3000 франков штрафа, издатель -- к 3000 франков штрафа, владелец типографии -- к 500 франкам штрафа. По выходе из тюрьмы Прево-Парадоль в августе того же года вернулся в "Journal des Debats", где выступал уже по разделу литературной критики.

⁹ Ближайшие по времени выборы в Законодательный корпус состоялись в июне 1857 г.

¹⁰ Путешествие Наполеона III и его жены императрицы Евгении на юг Франции, на Корсику и в Алжир продолжалось е 23 августа по 24 сентября 1860 г. Все газеты, в том числе и либеральные, ежедневно давали обширную информацию об этой поездке, перепечатывая из официальной "Moniteur universel" тексты приветственных речей, произнесенных в честь императорской четы мэрами посещаемых городов, председателями местных торгово-промышленных палат, католическими иерархами и т. п., а также самого Наполеона III.

¹¹ В книге "Histoire des Girondins et des massacres de septembre" ("История жирондистов и сентябрьских избиений", Париж, 1860), как и в других своих исторических работах ("История классов знатных и незнатных", 1837--1840; "История Французской революции", 1850; "История Директории", 1851), Б. -А. Гранье де Кассаньяк описывал революционные события во Франции с консервативно-монархических позиций. Ответом на эту книгу явилась брошюра Ж. Гюаде "Protestation centre le livre intitule "Histoire des Girondins..." par m. A. Granier de Cassagnac, et Appreciation historique de ce livre et des massacres de seplembre, par J. Guadet", Paris, 1860 ("Протест против книги под заглавием "История жирондистов..." г. А. Гранье де Кассаньяка и историческая оценка этой книги и сентябрьского избиения", Париж, 1860), которую и имеет в виду Добролюбов, и вышедшая позднее "Les Girondins, leur vio piivce, leur vie publique, leur proscription et leur mort" ("Жирондисты, их личная и общественная жизнь, их осуждение и смерть". Париж, 1861), где автор пишет о судьбе своего деда М. -Э. Гюаде, одного из вождей Жиронды. В условиях частичной либерализации режима Второй империи (конец 1860 -- начало 1861 г.) Л. Ламартин включил свой известный труд "История жирондистов" (1847) в новое полное собрание своих сочинений (1861--1863). Но не без влияния критики его в книге Гранье де Кассаньяка счел необходимым предпослать выходу томов 9--14 этого издания, куда вошла "История", том 15. Этот том содержал написанную Лаыартином в октябре 1861 г. "Критику "Истории жирондистов"...", где пересматривал ряд положений своего труда, а его последнюю страницу, "написанную в одну из тех минут энтузиазма... когда паришь настолько высоко над землей, что перестаешь видеть мрачные подробности событий", предлагал читателям разорвать (см.: Ламартин А. История жирондистов, т. 4. СПб., 1906, с. 394).

¹² "некоторые газеты, именующие себя роялистскими", чтобы уязвить сардинского короля, "ищут ему оскорбленья в словаре худших дней революции. Так, в "L'Ami de la religion" и в "La Gazette de France" мы находим следующие эпитеты его величеству королю Сардинии: король-капрал, король-гарибальдиец, коронованный разбойник" ("Constitutionnel", 1860, 17 октября).

¹³ Французское правительство (как и русское) было недовольно сицилийским походом Гарибальди (май 1860 г.) и упрекало Пьемонт в соучастии. Но успехи Гарибальди заставили Наполеона III смириться, хотя после провозглашения Виктора Эммануила II неаполитанским королем (октябрь 1860 г.) Франция сочла нужным для соблюдения приличий отозвать из Турина своего посланника (оставив поверенного в делах и показав тем самым, что разрыв не носит серьезного характера).

¹⁴ Как и в статье "По поводу одной очень обыкновенной истории" (см. наст. изд., т. 1), сарказм Добролюбова обращен здесь не только на тех апологетов наполеоновской диктатуры, которых представляет "благонамеренный француз", но и на либералов, в свое время одобривших комедию "всеобщего народного избрания" Луи Наполеона главой государства.

¹⁵ Ранее на жизнь Наполеона III было сделано три покушения со стороны итальянских патриотов: в 1855 (Пианори), 1857 (Тибальди) и 1858 гг. (Ф. Орсини). Возможно, в ответ на слух о новом покушении и с намерением дать благоприятное толкование тулонскому инциденту газета "Constitutiormel" так излагала его (со ссылкой на местную прессу): когда императорская яхта поздним вечером 11 сентября 1860 г. покидала рейд Тулона, с прибрежной горы раздался "чудовищный залп" бомб и ракет, не предусмотренный муниципальной программой и испугавший присутствовавших (1860, 15 сентября).

¹⁶ Гарибальдиец полковник Поль Флотт (Флот, Дефлотт) был убит в конце августа -- начале сентября 1860 г. в сражении близ Реджо (Калабрия).

¹⁷ "Courrier du dimanche" ("Воскресная почта"), основанной в 1857 г., подвергался преследованиям. Его изгнание из Франции за "необдуманную статью" вызвало волнение европейской печати. Обосновавшись во Франкфурте, издавал газету "Европа", запрещенную в 1807 г. По возвращении во Францию был редактором еще ряда изданий. "Закон об общественной безопасности", принятый Законодательным корпусом Франции в феврале 1858 г., после покушения Ф. Орсини, и предусматривавший суровые репрессии против политической оппозиции, просуществовал до конца Второй империи.

¹⁸ В результате войны 1859 г. против Австрии, в которой Франция выступала союзницей Пьемонта, к последнему по Цюрихскому договору (10 ноября 1859 г.) была присоединена область Ломбардия; Венеция же временно осталась под австрийским владычеством.

¹⁹ См. ниже примеч. 8 к циклу "Неаполитанские стихотворения".

²⁰ Французские войска находились в Риме, охраняя светскую власть папы и препятствуя полному объединению Италии, свыше 20 лет (с июля 1849 по август 1870 г.).

²¹ В Анконе (Умбрия, входившая в папские владения) 18 сентября 1860 г. была осаждена и 28 сентября капитулировала часть папских войск, до этого разбитых войсками Пьемонта в сражении при Кастельфидардо.

²²

²³ Области Марке (Мархия) и Умбрия, входившие в папские владения, 4 ноября 1860 г. присоединились к Пьемонту, после того как в сентябре в них вступили пьемонтские войска, вызвав раздражение консервативной французской прессы.

²⁴ См. примеч. 8 к циклу "Неаполитанские стихотворения",

²⁵ По Туринскому договору (24 марта 1860 г.) Франция получила от Пьемонта (за помощь в австро-итало-французской войне 1859 г.) области Савойю и Ниццу.

²⁶ Имея в виду кризисное состояние французских финансов (ежегодный дефицит примерно в 100 млн. франков, огромный государственный долг, быстрый рост налогов), К. Маркс писал в начале 1800 г. о том, что "сама империя является огромным вампиром, бременем, которое растет быстрее, чем производительные силы французской нации" (Маркс К. и Энгельс Ф. Соч., т. 15, с. 5).

²⁷

²⁸ Имеются в виду решения Венского (сентябрь 1814 -- июнь 1815 г.) и Парижского (сентябрь 1815 г.) конгрессов европейских государств, принявших договоры, которые закрепляли восстановление "законных" феодально-монархических режимов после победы над Наполеоном I, и прежде всего монархии Бурбонов во Франции. На Парижском конгрессе было провозглашено создание Священного союза монархов Австрии, Пруссии и России -- оплота победившей феодальной реакции. В том же году Франция присоединилась к Священному союзу, одним из активных организаторов которого был министр иностранных дел Австрии князь К. Меттерних.

²⁹ Эти слова были сказаны Луи Наполеоном в его речи в Бордо (осень 1852 г.). Речь шла о социальном мире, которого желала напуганная революцией буржуазия.

³⁰ Имеется в виду активная роль Сардинского королевства и "потворство" освободительным походам Гарибальди со стороны короля Виктора Эммануила II, в чем его обвиняли правительства Франции и России.

³¹ Принцип нерушимости папского престола и сохранения светской власти папы римского противопоставляется здесь принципу невмешательства в итальянские дела, также провозглашавшемуся правительством Наполеона III. Реакционный, репрессивный режим, существовавший в Папской области, опирался на военную и дипломатическую помощь Второй империи.

³² Решениями Венского конгресса 1814--1815 гг. Австрии были не только возвращены территории, утраченные в ходе наполеоновских войн, но и переданы значительные области в Северной Италии. Приращения составили свыше 8 тысяч квадратных километров. Австрия получила решающую роль в раздробленном Германском союзе.

³³ К началу 60-х годов феодально-абсолютистская Австрия оказалась в состоянии острого общего кризиса: потеря большей части итальянских владений, рост национально-освободительного движения в Венгрии и славянских землях, чехарда министерств, расстройство финансов. Все это заставило Габсбургов в конце 1860 -- начале 1861 г. (одновременно с Наполеоном III) провести частичную либерализацию режима.

³⁴ В личном письме папе Пию IX от 31 декабря 1859 г. Наполеон III советовал отказаться от легатств (областей, управлявшихся папскими легатами и вместе с Папской областью составлявшими владения папы римского), Пий IX с негодованием отверг этот совет. В апреле 1860 г. Наполеон III обращался к папе с предложением провести в папских владениях ряд необходимых реформ и снова получил отказ.

³⁵ самого (5--6 июня). Войну с папой Наполеон продолжал и в дальнейшем.

³⁶ Подписью "Канард" ("canard" по-французски "утка", как в прямом значении, так и в переносном -- "газетная утка") Добролюбов подчеркивает аллюзионный и иронический характер "Письма". 

Предметом сатирического осмеяния в этом цикле пародий является беспринципность либерально-консервативного сознания, в зависимости от обстоятельств колеблющегося то в сторону монархического охранительства, то -- официально-прогрессистской риторики.

¹

² Ироническое преувеличение Добролюбова относится к объявлениям об издании в Москве писательницей Евгенией Тур журнала "Русская речь" (1861--1862) и М. Н. Катковым еженедельника "Современная летопись" (1861--1862; ранее -- публицистический отдел журнала "Русский вестник", в 1863--1871 гг. -- воскресное приложение к газете "Московские ведомости").

³ Реакционный феодально-абсолютистский режим короля Фердинанда II сохранился и при его сыне Франциске (Франческо) II, занявшем неаполитанский престол в мае 1859 г.

⁴ Имеется в виду четвертое стихотворение цикла -- "Законная кара! (На бомбардирование Палермо)", в котором Яков Хам восторгается разрушительным обстрелом г. Палермо, занятого войсками Дж. Гарибальди, из цитадели Кастеллараме, где засели правительственные войска (28 мая и 3 июня 1860 г.).

⁵ "Чистая художественность", процветающая под сенью деспотического режима, и "эстетическая критика", поднимающая ее на щит в противовес социально заинтересованному, "утилитарному" искусству,-- постоянные мишени насмешек Добролюбова.

⁶ патриот, патриотический обычно выступают как обозначения глубоко чуждого ему казенного патриотизма, проявления которого он неутомимо преследовал, относя к ним, наряду с гражданской лирикой А. С. Хомякова и стихами А. Н. Майкова периода Крымской войны, также некоторые стихотворения Пушкина (в частности "Клеветникам России"),

⁷ Ироническая реминисценция из "Слова о полку Игореве", где "четырьмя солнцами" автор именует князей -- предводителей похода.

⁸ Антифеодальное и национально-освободительное (антиавстрийское) движение, развернувшееся в Тосканском, Пармском и Модонском герцогствах (апрель -- июнь 1859 г.), заставило их правителей бежать в Вену. В августе -- сентябре 1859 г. учредительные собрания этих герцогств и области Романья, входившей в папские владения, приняли решения о присоединении к Сардинскому королевству.

⁹

¹⁰ Генерал князь К. Филанджиери, с июня 1859 г. военный министр Неаполитанского королевства, в феврале 1860 г., при повороте Франциска II к более жесткому курсу, вышел в отставку,

¹¹ Со своей монархически-охранительной и великодержавной позиции Яков Хам не видит разницы между двумя ведущими деятелями Рисорджименто -- пьемонтским премьер-министром Кавуром и его политическим противником, революционером-республиканцем Дж. Мадзини. Если Мадзини Добролюбов явно симпатизировал, то Кавур для него -- символ либерального соглашательства (см. статьи "Из Турина", "Два графа", "Жизнь и смерть графа Камилло Бензо Кавура").

¹² Л. Айосса занимал пост министра полиции Неаполитанского королевства с 28 сентября 1859 по 13 июня 1860 г.

¹⁸ Насмешливо и с намеком воспроизведенное заглавие стихотворения П. А. Вяземского на смерть Николая I и воцарение Александра II (1855 г.).

¹⁴

¹⁵ В этом случае пародийно не только содержание стихотворения, но и его форма, осмеивавшая прием, к которому нередко прибегала тогдашняя гражданская лирика,-- плоский параллелизм явлений природы и общественной жизни (см. примеч. 5 к "Мотивам современной русской поэзии" -- "Свисток", No 2; наст. т., с. 777).

¹⁶ О введении конституции в Королевстве Обеих Сицилий было объявлено 25 июня 1860 г.