Из "Свистка".

Различные бывают свисты: свистит аквилон (северный ветр), проносясь по полям и дубравам; свистит соловей, сидя на ветке и любуясь красотами творения; свистит хлыстик, когда им сильно взмахиваешь по воздуху; свистит благонравный юноша в знак сердечного удовольствия; свистит городовой на улице, когда того требует общественное благо... Спешим предупредить читателей, что мы из всех многоразличных родов свиста имеем преимущественную претензию только на два: юношеский и соловьиный. Свист аквилона, конечно, имеет свои достоинства: грозно проносясь по обнаженному полю и клубом взвевая прах летучий¹, сей ветр своим свистом приводит душу в трепет и благоговение. Но монополия аквилонного свиста давно уже приобретена г. Байбородою, которого изобличительные письма, говорят, вырывают дубы с корнями². Мы не чувствуем в себе столь великих сил, и наши стремления гораздо умереннее. Свист хлыста и бича тоже недурен; но он как-то мало ласкает наш слух, мы не хотим брать на него привилегию, брошенную недавно самим князем Черкасским, который пожелал было приобресть ее на неопределенное время для себя и своего потомства³. Приятнее звучит для нас свист городового; но мы, по природной застенчивости, считаем себя не вправе предъявлять претензию на то, для чего уже существует установленная городская власть. Совершенно другое дело -- свист благонравного юноши, почтительный, умеренный и означающий кроткое расположение духа, хотя в то же время несколько игривый. На такой свист мы имеем полное право, потому что, во-первых, мы благонравны; во-вторых, если мы и не юноши, то кому какое дело до наших лет? и в-третьих, мы всегда находимся в отличнейшем расположении духа. Свист соловья также нам очень приличен, ибо хотя мы, в сущности, и не соловьи, но красотами творения любим наслаждаться. Притом же соловей в истинном своем значении есть не что иное, как подобие поэта, так как давно уже сказано:

Соловей, как Щербина, поет.

А у нас в натуре весьма много поэтических элементов, вследствие чего мы и видим весь мир в розовом свете. Итак -- читателю да будет известно, что мы свистим не по злобе или негодованию, не для хулы или осмеяния, а единственно от избытка чувств; от сознания красоты и благоустройства всего существующего, от совершеннейшего довольства всем на свете. Наш свист есть соловьиная трель радости, любви и тихого восторга, юношеская песнь мира, спокойствия и светлого наслаждения всем прекрасным и возвышенным.

Итак -- наша задача состоит в том, чтобы отвечать кротким и умилительным свистом на все прекрасное, являющееся в жизни и в литературе. Преимущественно литература занимает и будет занимать нас, так как ее современные деятели представляют в своих произведениях неисчерпаемое море прекрасного и благородного. Они водворяют, так сказать, вечную весну в нашей читающей публике, и мы можем безопасно, сидя на ветке общественных вопросов, наслаждаться красотами их творений...

И первый, благодарный свист наш да раздастся в честь поэтов, прославляющих ныне русскую землю. То свищет недавно прославленный, исполненный благородства поэт Конрад Лилиеншвагер⁴. 

2

ВСЕГДА И ВЕЗДЕ

(Посвящается гг. Надимову, Волкову, Фролову, Фолянскому и подобным)¹

Я видел муху в паутине --
Паук несчастную сосал;
И вспомнил я о господине,
Который с бедных взятки брал.

Я видел червя на малине --

И вспомнил я о господине,
На взятки выстроившем дом.

Я видел ручеек в долине --
Виясь коварно, он журчал;
И вспомнил я о господине,
Который криво суд свершал.

Я видел деву на картине --
Совсем нага она была;
И вспомнил я о господине,
Что обирал истцов дотла.

Я видел даму в кринолине --
Ей ветер платье поддувал;
И вспомнил я о господине,
Что подсудимых надувал.

Я видел Фридберг в "Катарине"² --
Дивился я ее ногам;
И вспоминал о господине,
Дающем ложный ход делам.

В салоне молодой графини
Я слышал речи про добро;

Что делом фальшит за сребро.

Лягушку ль видел я в трясине,
В театре ль ряд прелестных лиц,
Шмеля ли зрел на георгине,
Иль офицеров вкруг девиц,--

Везде, в столице и в пустыне,
И на земле и на воде,--
Я вспоминал о господине,
Берущем взятки на суде!..

4

ЧУВСТВО ЗАКОННОСТИ³

Вот вам новый предмет обличения.
Избегал он доселе сатиры,
Но я вышел теперь из терпения
И поведаю целому миру;

От извозчиков зло и опасности,
О которых, по робости странной,
Ни один из поборников гласности
Не возвысил свой голос гуманный.

-----

Дважды в год, как известно, снимаются

За реку сообщенья свершаются
Через мост Благовещенский всеми⁴.

Тут всем ванькам законом прибавлена
За концы отдаленные плата;
Но обычная такса оставлена
Круглый год нерушимо и свято⁵

На Васильевский остров и к Смольному.
Как же ваньки закон соблюдают?
Только гнева порыву невольному
Патриота они подвергают...

Раз мне осенью в Пятую линию
Из-под Смольного ехать случилось.
Занесло меня клочьями инея,
Больше часа езда наша длилась.

По приезде я, вынув двугривенный,
Пять копеек потребовал сдачи.
Что ж мой ванька? "Да, барин, трехгривенный...
Наша такция нонче иначе..."

"Как иначе?" -- "Да как же? Указано
Вдвое брать, как мосты-то снимают".
"Покажи мне, плут, где это сказано?
Где про Остров закон поминает?"

"Что мне, сударь, напрасно показывать!
Коли совести нет, так уж, видно,
Неча с вами и дела завязывать...
Только больно мне эфто обидно".

И, сказавши, хлестнул он решительно
Лошаденку и стал удаляться.
На него закричал я пронзительно,
Что он должен со мной расквитаться.

Но, услыша мое восклицание

Он поехал быстрее... В молчании
Я стоял, за ним мысль устремляя.

Я ограблен канальей безвестною...
Но не это меня сокрушало:

Эта шельма закон искажала...

Я подумал о том, как в Британии
Уважаются свято законы⁶,
И в груди закипели рыдания,

Конрад Лилиеншвагер

Примечания

Совр., 1859, No 1. За исключением фельетона "Вредная добродетель", все материалы номера принадлежали Добролюбову. 

"Вступление" задает общую интонационно-стилистическую тональность "Свистка", стихией которого являлась ирония. Намечены и основные контуры тех приемов и сатирических масок, которыми будет пользоваться здесь Добролюбов: разоблачение и издевательство в форме панегирика, под личиной "благонравия" и "умеренности", либерального оптимизма и казенного патриотизма.

¹ Реминисценция из поэмы Пушкина "Кавказский пленник": "В степи взвивался прах летучий..."

² Псевдонимом "Байборода" пользовались М. Н. Катков, П. М. Леонтьев и Ф. М. Дмитриев, в 1856--1858 гг. печатавшие в "Русском вестнике" полемические "Изобличительные письма" в либеральном духе. Иронически использовала реминисценция из стихотворения Пушкина "Аквилон" ("Но ты поднялся, ты взыграл... И дуб низвергнул величавый").

³ См. примеч. 6 и 8 к статье "Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами" (наст. т., с. 678--679).

⁴ Этой сатирической маской Добролюбов воспользовался впервые еще до появления "Свистка", в критическом фельетоне "Стихотворения Михаила Розенгейма" 1859, No 11; см. т. 1 наст. изд.; о происхождении псевдонима см. примеч. к этой статье -- там же, с. 849). 

¹ Пародия на мелкотравчатую "обличительную литературу" конца 1850-х гг., назойливо варьировавшую одни и те же мотивы. Заглавие повторяет (возможно, сознательно) название пародии К. К. Павловой (Совр. "посвящении" перечислены герои "обличительных" пьес, критиковавшихся Добролюбовым: "Чиновник" (1850) В. Л. Соллогуба, "Свет не без добрых людей" (1857) и "Предубеждение" (1858) Н. М. Львова, "Надежда на будущее" (1859) Л. Пивоварова.

² Е. И. Фидберг исполняла главную партию в балете Ч. Пуньи "Катарина, дочь разбойника" (Большой театр в Петербурге, сезон 1857/58 г.), поставленном балетмейстером Ж. Перро.

³ Впервые -- Искра, 1859, No 8. Восстановлено по рукописи в составе цикла "Мотивы современной поэзии" в изд. 1862 г.

⁴ Благовещенский

⁵

⁶ Указания на Англию как на образец законности с легко подразумеваемым ее противопоставлением российскому самодержавно-бюрократическому и помещичьему произволу -- один на излюбленных мотивов либеральной публицистики конца 1850-х гг., особенно характерный для журнала М. Н. Каткова "Русский вестник".