Так много уважали творения Виргилия в продолжение восемнадцати веков! Так прочна была слава поэта, слава заслуженная!..
Мы не говорили о языке Виргилия. И что можем мы сказать об этом потоке, катящем широкою рекою волны слов, по выражению поэта? Мы не беремся за определение и описание красоты стихов "Энеиды"... Вот что сказал об этом знаменитый ученый наш, один из просвещеннейших знатоков классической древности, 17* в своих "Чтениях о словесности": {Из которых мы осмелились заимствовать многие мысли, изложенные в этом сочинении.} "о сладости стихосложения Виргилиева умалчиваю: римские писатели говорят о нем как о высшем, изящном наслаждении" (ч. III, стр. 237). Более этого мы ничего не можем и не должны говорить, потому что действительно для нас утрачена гармония стиха Виргилиева, для нас это, к несчастию, мертвый язык, и мы можем только основываться в этом делена свидетельстве римских писателей, и изучать язык великого поэта, чтобы хотя сколько-нибудь понимать наслаждение, которое он может доставить.
Многие переводили Виргилия. Нет ни одного языка европейского, сколько-нибудь образованного, на котором бы не было перевода "Энеиды". {Подробное исчисление этих переводов находим у Harles, loc. citat. (Гарлес, указ. соч. -- лат. -- Ред.), и в статье Н. И. Надеждина "Виргилий" -- "Энц. лексикон", т. X.} Переводили ее и размером подлинника и александрийскими стихами, на живые и мертвые языки (например, архиепископ Евгений Булгар перевел "Энеиду" на древнегреческий язык стихами); буквально (особенно Фосс) и только подражательно (лучшее из подражаний, конечно, Шиллера);18* налицо и наизнанку (так, у французов есть пародии "Энеиды" Скаррона и Моро,19* у немцев -- Блюмауэра,20* у нас -- Осипова и Котельницкого,21* да еще такая же пародия -- "Энеида" на малороссийском языке, Котляревского...22*). Все эти переводы разного достоинства доказывают, однако же, как много внимания оказывали "Энеиде".
Разумеется, трудно было передать на европейских языках сильный, богатый, живописный язык Виргилия. Потому переводы вообще довольно много удаляются от подлинника; иные заменяют это литературным своим достоинством; есть такие, которые не дают и этого вознаграждения. Вообще же большая часть их довольно стара: иные относятся еще к XVII столетию, весьма многие -- к половине прошедшего века.
Наш русский язык более всех новых, может быть, способен приблизиться к языкам классическим по своему богатству, силе, свободе расположения, обилию форм. Но чтобы воспользоваться всеми его сокровищами, нужно хорошо знать его, нужно уметь владеть им. А это дается немногим, и много, слишком много нужно труда, чтобы освоиться с языком Виргилия и найти соответственное ему выражение на своем отечественном языке. "Перевести достойным образом хотя несколько стихов Виргилия, -- говорит проф.. С. П. Шевырев,23* -- может служить верным залогом переводчику в том, что он овладел уже силою отечественного слова". {"Учен. зап. Моск. унив.", 1835, No 5, стр. 298.}
Несколько раз брались у нас за перевод "Энеиды". Еще в прошлом веке Петров перевел всю "Энеиду" александрийскими стихами.24* В Своем посвящении вел. кн. Павлу Петровичу (1770) он говорит:
Маронова ума во веки хвальный плод,
витийственных красот,
Во стих российского переложенный слова,
Прими, великий князь... и пр.
Но его переложение красот Виргилия во стих российского слова было не совсем удачно. Иной стих Виргилия переводим был несколькими стихами, а иной в двух словах, и редко попадаются места, в которых были бы выдержаны сила и выразительность подлинника, не говоря уже о красотах, которых нельзя находить в таком произведении, как перевод Петрова. Мы не можем теперь упрекать Петрова за его язык, но видно, что и современники были им недовольны. Известна эпиграмма, которая ходила на этот перевод:26*
Сколь сила велика российского языка:
Петров лишь захотел -- Виргилий стал заика!
В настоящее же время этот перевод решительно неудобен для чтения, хотя, если разобрать обстоятельнее, найдешь, что Петров хорошо понимал Виргилия и редко изменял его мысль: он делал из одного стиха три, но этим только ослаблял, а не искажал Виргилия. Мы сличали с этим переводом несколько мест из перевода г. Шершеневича, где он переводит неверно, и нашли, что у Петрова была мысль правильнее, но выражена также дурно.
В то же время Санковский занимался переводом и вместе изъяснением "Энеиды"; но он перевел только три песни.26*
Несколько отрывков из "Энеиды" переведено на русский язык Мерзляковым.27*
Вторая и четвертая песнь переведены были г. Деларю.28*
Первую книгу переводил Ветринский.29*
Вторая книга переведена Жуковским.30*
Две последние попытки более других замечательны. Г-н Ветринский издал перевод 1-й песни, вместе с подлинником, в 18<20 году>. Перевод его чрезвычайно близок к подлиннику. Почти каждое слово передает он соответственным словом на нашем языке. В этом отношении перевод г. Ветринского лучше всех других; но в нем есть важный недостаток, отнимающий у него половину достоинства. Для более верной передачи подлинника переводчик насилует русский язык: оттого у него неупотребительные слова, латинские обороты, латинская конструкция... Этот недостаток, соединяясь еще с тем обстоятельством, что перевод этот издан за тридцать лет назад, лишает его литературного значения в наше время.
Перевод Жуковского так же прелестен, как и все другие его переводы. Он даже удачнее других: у нашего поэта так много общего с Виргилием в душевной настроенности, и избранный Жуковским эпизод так был сроден его душе, так проникнут был именно тем духом, теми чувствами, которые особенно хорошо умел выражать Жуковский, что перевод его совершенно сохранил на себе общую печать подлинника... Но, рассматривая его по стиху, сличая с подлинником, найдем и в нем некоторые отступления, неточности, найдем, что в иных местах переводчик не возвысился до совершенного выражения мысли поэта, в иных местах он вставил свою мысль -- поэтически прекрасную, но не находящуюся в подлиннике.
Но все это были отрывки. Полного перевода "Энеиды" со времени Петрова не было. В 1851 году "Современник" начал печатать полный перевод "Энеиды", в гекзаметрах. Переводчик был г. Шершеневич. Нам не случалось прежде встречать его произведений в наших периодических изданиях, и имя его было нам известно только по отрывку из того же перевода "Энеиды", напечатанного в "Библиотеке для чтения", 1845 г., No 5, под названием: "Бой". Как бы то ни было, это свидетельствует, что г. Шершеневич давно уже занимался своим переводом и имел время обделать его тщательно и добросовестно... Шесть или семь лет труда, при основательном знании обоих языков, при некотором поэтическом такте, много могли сделать. Но, к сожалению, перевод г. Шершеневича не удовлетворил нашим ожиданиям. Мы прочли его, сличали в разных местах с подлинником и нашли, что перевод и отступает от подлинника, и несравненно слабее выражает мысли, выраженные Виргилием, и очень небезукоризнен в литературном отношении. А достоинство перевода, по нашему мнению, находится в нераздельной связи с изяществом выражения. Как бы ни был верен перевод, но если он поражает неправильностью, тяжелыми и неловкими выражениями,-- он не может служить верным отражением прекрасного подлинника... О неверностях с подлинником мы будем говорить особо; а теперь скажем несколько слов о языке перевода, без отношения к подлиннику. Чтобы не растянуть слишком своих замечаний и чтобы не ходить далеко за справками, мы берем только первые четыре книги и представим из них несколько образцов того, как выражается переводчик. Это не повредит делу, потому что язык перевода одинаков как в первой, так и в последней книге.
Начавши читать перевод г. Шершеневича, мы заметили, что язык в нем довольно легок и даже жив. Видно, что г. Шершеневич может писать хорошо по-русски, и если бы не стеснял его стих и подлинник, неправильностей в его языке нашлось бы не много. Но слова нелегко ложатся в стих под пером его, для выражения Виргилиева он не может приискать соответственной формы в русском языке и потому употребляет выражения обветшалые, соединяет со словами какое-то странное значение, сочиняет их как-то насильственно. Часто в живой речи, в прекрасной картине вдруг попадается такая фраза, которая решительно разрушает все благоприятное впечатление. Таких-то случайных неправильностей, неловкостей и т. п. можно найти по нескольку на каждой странице, и они-то вредят литературному достоинству перевода.
Мы разберем некоторые частности.
У г. Шершеневича очень часто встречаем дурное размещение слов: родительный падеж пред именительным; глагол -- на конце или в средине между двумя словами в одном падеже, вообще -- зависящее прежде того, от чего зависит.
неба царица, неба владыко, ветров порывы (стр. 4); ветров владыко, Ахиллеса рукою; сильное вод колебанье (5, 6); косматого леса черный хребет (7); Тевкров судьба, Рутулов войско, Ассарака потомки (9), брани врата, легкой одежды волны (10), Агенора город (11), судьбы повеленье, судов возвращенье, матери образ (12), и пр. и пр. неисчислимое множество...
То же повторяется с прилагательными: без всякой нужды ставятся они позади существительных. Вот примеры: призраком ложным, фимиамом сабейским битвы, молвой разнесенные далеко (13), в шлеме косматом, шатер белоснежный, Троил злополучный, длани могучей, песок бороздя копьем извращенным (?), жены троянские, со щитом полулунным, битвы кровавой, красоты несравненной (14)... Более приводить примеров -- бесполезно: их каждый тотчас найдет на каждой странице... В некоторых местах это еще не так заметно, но в других прямо бросается в глаза, и стих г. Шершеневича напоминает стихотворения первых годов нынешнего столетия. Тогда возможны были такие вольности, но теперь мы имеем право быть взыскательными. После Пушкина и Лермонтова русский стих может избавляться от этой принужденной, неестественной расстановки, может идти легко и свободно...
Еще менее извинительны те выражения, в которых не на месте поставлен глагол. Это чрезвычайно много вредит силе, легкости и изяществу речи. Например:
Если людей презираете вы и оружие смертных... (15).
Так он едва произнес (16).
Горе сама испытав, учусь помогать я несчастным (17).
Лавром священным чело увенчав повязкой (44).
Иногда от такой расстановки теряется даже настоящий смысл. Например:
Дланью кровавою девы святое чело осквернили... (26).
Сколько я помню, из этого острова наш прародитель
Тевкр был первый, приставший к ретейским долинам (44).
Но не прежде стеной окружите вы город заветный (?),
Как тогда, как голод жестокий, в отмщенье за битву
С нами, с пищею вместе столы пожрать вас принудит (49).
И такие неестественно-тяжелые, запутанно-темные обороты нередки...
уж, вот, даже, и, он и пр. Вообще это нехорошо, а иногда вредит смыслу. Например:
Много продумал Эней, и в бдении ночь он проведши
... встает... и... сам рассмотреть он желает (10).
Мы не боимся; там есть города и в стране Сицилийской... (15).
Точно будто поток, возмутившийся пеной седою (34).
Сам Палинур не знал, иль день, иль ночь наступила_(47).
Если я могла ожидать такого несчастья,
Я и могу
Иногда же переводчик пропускает связывающие частицы или ставит их очень непоследовательно, отчего также происходит недостаток смысла. Например:
Если ж так жадно хотите вы слышать мои приключенья
... Больно, как вспомню, что было... (23).
С умыслом ли, или так суждено уж нам было, не знаю (24).
Я, что без страха врагам так часто заглядывал в очи,
Видел и смерть, и полки презирал я данайцев, теперь же
Шелест малейший тревожит, шум ветра меня ужасает (39).
Я не приметил, как злая судьба унесла мне супругу;
Или, быть может, сбившись с пути, утомленная села (судьба?) (39).
Сколько раз на землю ночные туманы...
... Бледная тень Анхиза встает предо мною (41).
Не знаем, чему приписать еще то весьма странное обстоятельство, что у г. Шершеневича часто ставятся слова против ударения. Так, он пишет: было (11), были (31), понеслись (25), полчища (37), вторят (48), подплыли (49), подозвала (63), одобрит (66), мужей (68), начала (71), приняла (72), прервала (72), разлучит (75), чары (75), реадка (79)... Все это очень неприятно поражает при чтении...
Некоторые глаголы сочиняются у г. Шершеневича очень странно. Например:
... плачут его невозвратную гибель (25).
Ты ль произнес преступленье? (37).
Маврское племя -- ликует славу Юпитера (68).
Он ли Аскаыию сыну завидует Римское царство (68).
Подобные же грамматические промахи: стихнула буря сердец (24); двое драконов, которые схватывают двое детей (28); от великих Миценов (29) и пр...
Нужно также заметить и следующие формы: взлагать (8), взрыдать (29), воспомнить (31), соединяться (63) и др.
Все эти замечания касаются только грамматических неправильностей. Но у г. Шершеневича находятся погрешности гораздо важнейшие. У него находим слова в каком-то особенном значении, -- большую неопределенность, неясность, странность выражений. Вот примеры:
нарушите жертву Паллады... (27).
Испускают вопли до сводов небесных (28).
Волосы с кровью застыли (29).
Тысячи острых мечей осадили дороги, проходы...
Жадный убийства, страшно сверкает лес копий булатных (29).
Тысячи образов смерти (31).
Всемогущий меня небесным пламенем тронул (37).
Во мраке звезда покатилась по своду...
И в Индийском лесу погасила (38).
Анхиз -- тихо молитву творит и священный огонь обожает (38).
Дидона -- город ничтожный успела построить ценою металла (68).
Слуги подняли с земли ее (Дидоны) полумертвые члены (73).
Эней -- разрывает сердце свое и любовью и верой (73).
Всех подобных неточностей, неисправностей невозможно исчислить, и потому мы прекращаем выписки...
Но это только неточности. У г. Шершеневича встречаются и такие выражения, которых невозможно понять без большого напряжения внимания -- или по запутанности фразы, или по причине опущения связи, неверного сочетания слов, необыкновенного значения, придаваемого им. Вот, например, скоро ли поймешь такие выражения:
Вы, о мечи смертоносные, грозные жертвы орудья (26).
У статуи Паллады -- потом холодным покрылось чело
И трижды чудесно к небу с земли подлетело (27).
Точно змей, когда на солнечный свет он --
Вскормленный черной отравой и вздувши кольчатое тело,
Зиму проводит в земле, и новой броней облеченный,
К солнцу он грудь приподнимет, свивая блестящие члены... (33).
Хлеба плодов не давали (46).
Если все это в нем жажды к славе не возбуждает,
Ни предстоящий подвиг, выше нынешней славы,
Он ли Асканию сыну (68).
Он уперся в скалу, и сколько косматой главою
К небу несется, столько пятой досягает он ада (74).
У какой-то колдуньи -- под ногами
Слышно, как стонет земля и с гор нисходят деревья (75).
Ищут и жеребят молодых, и во время рожденья
Всю любовь матерей у них от чела отнимают (75).
Можно ли восхищаться красотами произведения, когда в нем находятся такие строки? Можно ли быть довольну таким переводом? Прибавим еще, что в нем много таких фраз, которые построены хоть и верно, но так тяжело, что трудно даже прочесть несколько стихов: беспрестанное употребление так называемых деепричастий, нескольких сряду неопределенных наклонений, смешение торжественного тона с простонародным складом -- все это как-то неприятно действует и совершенно затемняет и те немногие места, которые переведены действительно хорошо: верно и чисто.
-----
Теперь, изложивши общий взгляд на "Энеиду" и на перевод г. Шершеневича, показавши, чего мы требуем от него и в какой степени он удовлетворяет этим требованиям, переходим наконец к самому сличению перевода с подлинником в избранной нами первой книге. Это сличение будет служить подтверждением высказанного нами мнения о переводе г. Шершеневича и даст возможность проверить собственным наблюдением сделанные нами замечания... При сравнении, сообразно высказанному уже взгляду, мы будем отмечать не только неверности перевода с подлинником, но и ошибки против чистоты и правильности русской речи. {Потому-то, говоря выше об ошибках языка в переводе г. Шершеневича, мы почти не указывали их в 1-й песни.}
Arma virumque cano, Trojae qui primus ab oris
Italiam, fato profugus, Lavinia venit
Littora...
Подвиги мужа пою; он от берега Трои
Прибыл в Италию, в страны Лавинские, роком гонимый...
Arma г. Шершеневич перевел -- подвиги. Но arma не имеет такого значения, и в этом месте особенно неуместно придавать ему такой смысл. Известно, что поэма Виргилия во многих древних списках начинается не этим стихом: arma virumque cano..., a имеет перед ним еще следующие четыре стиха:
Ille ego, qui quondam gracili modulatus avena
Carmen, et, egressus silvis, vicina coëgi,
Ut quamvis avido parerent arva colono:
Gratum opus agricolis; at nunc horrentia Martis
Arma, et caet...
{Тот я, который когда-то на нежной ладил свирели Песнь и, покинув леса, пробудил соседние нивы, Да селянину они подчиняются, жадному даже (Труд земледельцам любезен), -- а ныне ужасную Марса Брань... и т. д. (лат.). -- Ред.}
Конечно, права Виргилия на эти стихи не доказаны,31* и опущение их в переводе не может быть поставлено в вину г. Шершеневичу; но для нас важно то, что в последнем из этих стихов мы находим дополнение слова "arma": horrentia Martis arma. Это дополнение решительно уже не позволяет перевести arma словом подвиги и отнести к Энею. Обыкновенно комментаторы разумеют здесь войны, происшедшие в Италии с прибытием Энея, или же (как Бурманн)32* объясняют, что означает всю силу, все превосходство героя, как бы так: "пою оружие (вот в этом случае можно перевести -- подвиги) и всю доблесть героя"... Но всего проще и лучше то объяснение, что arma означает воинственный, героический характер всей поэмы и что этим начальным словом Виргилий хотел выразить переход свой от нежных пастушеских песней, от "Буколик" и "Георгик", к новому, непривычному для него, роду. Это подтверждается и начальными прибавочными стихами, принадлежащими если не самому поэту, то по крайней мере одному из близких друзей его, {Приписывают их Варию Руфу, одному из тех, кому Виргилий завещал свою поэму.88*} который, верно, понимал истинную мысль поэта. Есть, правда, и такое объяснение, будто arma нужно относить к Энею; но, кажется, один союз que достаточно опровергает такое толкование. Притом главная мысль поэмы заключена, как мы видели, совсем не в подвигах Энея, а в его пришествии в Италию по воле богов. Оттого-то, думаем мы, и поставил поэт virum на втором месте: он воспевает главным образом не Энея, а события, в которых боги сделали Энея участником.
Далее -- qui г. Шершеневич заменил при переводе словом он, и вышло не то. У Виргилия все дальнейшее предложение служит продолжением первых слов, так что они без этого продолжения не имеют полного смысла. Он говорит: "пою того мужа, который...". А г. Шершеневич -- сказавши: "подвиги мужа пою", ставит точку с запятой и продолжает: "он первый от берега Трои...". Как будто муж -- собственное имя и вполне определяет, о каком муже хочет говорить г. Шершеневич!
Primus переведено Это, может быть, и действительно так... Но Эней, как оказывается из первой же книги "Энеиды", не первый прибыл в Италию. Из троянцев прежде всего пристал к берегам ее Антенор (I, 242). Потому едва ли не лучше последовать Гейне, который primus принимает за сказанное вместо: olim, antiquitus -- древле, давно, как это встречается в других местах у самого Виргилия ("Эн.", I, 24; VIII, 319) и у Горация.34*
Ab oris -- в переводе от берега. Ora значит край, предел. Значит и берег, но тогда все-таки нужно бы г. Шершеневичу сказать: от берегов, а не от берега. Это было бы и вернее с подлинником и лучше по-русски.
В страны Лавинские -- не выражает понятия, заключающегося в слове littus. Это слово означает берег, морской берег.
Роком гонимый -- дает не ту мысль, какая находится в подлиннике. Profugus значит: изгнанник, беглец, и потому, когда у Виргилия читаешь: fato profugus -- тотчас представляется, что это несчастный, бегущий из Трои, родного города, по воле судьбы, приплывающий наконец к обетованной Италии. У г. Шершеневича, напротив, роком гонимый -- совсем не внушает этой мысли и, нисколько не останавливая на себе внимания, кажется даже излишним, потому что мысль, им выражаемая, в следующих стихах выражается гораздо полнее:
... raultum ille et terris jactatus et alto
Vi superûm saevae memorem Jimonis ob iram;
Долго метала его по землям и бурному морю
Сила богов и воля злопамятной, гневной Юноны.
Долго -- не то, что много,
Сила богов метала его -- неловкое выражение.
Страдательный залог в подлиннике гораздо лучше, тем более что выставляет на первый план не силу богов, а самого Энея: vi superûm служит здесь только как бы дополнением.
И воля злопамятной... Здесь никак нельзя так соединить: сила богов и воля. В подлиннике ob, т. е. по причине, из-за гнева Юноны. И притом -- ira memor гораздо выразительнее, чем у г. Шершеневича воля злопамятной, гневной Юноны, несмотря на то, что здесь придан новый оттенок прибавлением злопамятный -- понятие, которого нет в слове memor.
5Multa quoque et bello passus, dum conderet urbem
Inferretque deos Latio, germs unde
Latinum Albanique patres atque altae moenia Romae.
Много и в брани страдал он, пока не
В Лациум внес он пенатов: оттуда латинское племя,
Деды албанцы; оттуда и стены великого Рима.
Страдал -- выражает более, нежели passus.
Пока не воздвигнул твердыни. Urbs -- вообще город, а не только твердыня. Это слово употреблено г. Шершеневичем совершенно произвольно. Притом это выходит дурно по-русски.
Dum означает все пространство времени, в продолжение которого делается что-нибудь; потому dum conderet нужно бы перевести: в то время, как созидал город. Тогда bello будет относиться не к всем вообще браням, в которых много потерпел Эней и о которых поэт говорит, упоминая о terris et alto, -- а только к войне, веденной Энеем в Италии.
В Лациум внес он... -- прерывается связь, которая выражается в подлиннике союзом que.
Оттуда unde, не опасаясь быть не понятым современниками; но позднейший переводчик должен стараться передать мысль древнего поэта как можно яснее. По согласию лучших комментаторов (см. у Гейне; также у Seb. Corr. comm. in prim. libr. Aeneid. {Себастьян Коррадий. Комментарий к первой книге "Энеиды" (лат.). -- Ред.}) unde поставлено вместо a quo, т. е. Aenea. Это объяснение очень вероятно, потому что хотя имя латинцев, genus Latinum, существовало и прежде Энея, но тем не менее он именно положил основание его могуществу и славе; он же, вероятно, по преданию, которым, конечно, пользовался Виргилий, сделал и то, что самые трояне стали называться латинцами. Прочее явно относится к Энею, а не к Лациуму, как можно подумать, читая в переводе: оттуда.
Деды албанцы -- если переводить буквально, так уж лучше бы сказать -- отцы... Слову patres можно давать различные значения. Можно переводить и предки -- потому что во время Виргилия различие албанцев и латинцев слилось уже в великом имени римлян. Можно также под patres разуметь и древних родителей -- сенаторов, учрежденных Ромулом, которые до позднего времени, как известно, назывались patres conscripti. Наконец, разумеют под этим (Seb. Corr., pag. 50) самих родоначальников племени римского -- Ромула и Рема, которые, по преданию, тоже были из племени
Великого Рима -- не совсем то, что alla Roma.
8 Musa, mihi causas memora, quo numine laeso,
Quidve dolens regina deum tot volvere casus
Insignem pietate virum, tot adire labores
Impulerit. Tantae no animis coelestibus irae?
Муза! воспой мне причины, за что, побужденная гневом,
Столько трудов перенесть осудила и столько несчастий?
Так ли враждою и гневом пылают небесные души?
Воспой -- не то, что . Поэт здесь призывает музу не воспевать, а только напомнить ему о том, что он сам должен и хочет воспевать.
За что, побужденная гневом... -- в этом переводе нет и тени того, что выражает латинский стих. Не говорим уже о том, что сказать: за что, побужденная гневом, "напомни мне, муза, причины, чем оскорблено было величие царицы богов" или "что ей было досадно, что она" и пр. В этом мы можем находить такую мысль: оскорблено ли было божество Юноны, или она так за что-то сердита была на троян? Так за что же?.. А г. Шершеневич прибирает здесь свое выражение -- и неловкое и неверное.
Матерь всесильных богов. Как известно из мифологии, Юнона не была матерью всех богов; притом regina не значит в подлиннике нет.
Благочестием славного мужа -- расстановка слов не только тяжелая, но даже несколько двусмысленная. Insignis ознаменованный, отличающийся.
Impulerit не значит -- осудила.
Столько трудов перенесть... -- не передано различия латинских глаголов adire labores и volvere casus не значит всегда -- несчастие, а просто Можно бы перевести его -- превратность, случайность.
Так ли враждою и гневом... Так ли пылают -- неловкий оборот, не передающий мысли подлинника. в подлиннике нет.
Animis -- начало, вероятно, animus, a не anima: в этом будет небольшое различие.
12 Urbs an tiqua fuit; Tyrii tenuere coloni,
Ostia, dives opum, studiisque asperrima belli.
Против Италии стран, но от Тибровых вод отдаленный
Город стоял Карфаген; в нем тирские выходцы жили;
Город древний, богатый, народ, закаленный на брани.
contra переведено предлогом, a longe -- прилагательным: оттого речь становится негладкою, и этот недостаток еще более увеличивается неловкою расстановкой: "Против Италии стран... город стоял Карфаген". Вообще в этом месте слова расставлены не совсем хорошо: расстановка подлинника гораздо выразительнее.
-- определеннее, чем просто воды.
Tenuere -- показывает, что тирские поселенцы не только жили в Карфагене, но и владели им.
народ прибавлено без нужды, только, как видно, для наполнения стиха.
Asperrima studiis belli -- крепкий, суровый, закаленный и воинских занятиях... -- тоже можно перевести, но тогда потерян будет оттенок мысли, который придается здесь словом studiis.
16 Quam Juno fertur terris magis omnibus unam
Posthabita coluisse Samo. Hic illius arma,
Hic currus fuit; hoc regnum dea gentibus esse,
Это был город, из всех наиболее чтимый Юноной,
Более даже Самоса; там, колесница,
Там и оружие было Юноны; она помышляла,
Сделать его главою народов,
В переводе первого из этих стихов пропущено ferlur и отнесено к последующему стиху, где его не должно быть.
Чтимый coluisse. Colo значит почитать, но значит еще А чтить имеет у нас значение латинского honoro или vereor. Город мог чтить Юнону, но она не могла чтить город.
tenditque fovetque не заменяется словом помышляла. Кроме того, здесь пропущены слова, очень важные --
Если судьбе не противно -- выражение неловкое и не совсем передающее мысль подлинника.
19 Progeniem sed enim Trojano a sanguine duci,
Audierat, Tyrias olim quae verteret arces.
Venturum excidio Libyae: sic volvere Parcas.
Знала она, что некогда будет от крови троянской
Племя и тирские домы разрушит мечом и твердыни.
Знала она, что этот народ, достигнув владычества мира,
Знала она -- audierat -- собственно, услышала, узнала. В подлиннике эти слова связываются с предыдущими частицами У г. Шершеневича эта связь пропущена.
Tyrias arces г. Шершеневич перевел -- тирские домы и твердыни, a -- разрушит мечом. Перевод довольно странный. Arx -- точно значит укрепление, твердыня, но откуда явились в переводе домы, "ниспровергнет тирские стены, или твердыни". Впрочем, нужно еще заметить, что будущее время совершенного вида здесь слишком решительно: поэт говорит здесь предположительно: quae verteret.
Знала она, что этот народ, достигнув... Здесь едва осталась тень того, что находится в подлиннике. Там сказано: отсюда народ, владычествующий на огромных пространствах и могучий на войне, придет на погибель Ливии. Перевод г. Шершеневича неверен не только подлиннику; он неверен истории. Известно, что римляне до разрушения Карфагена не были владыками мира и хлынули войною в Ливию еще прежде, чем достигли владычества над миром (а не "владычества мира", как говорит г. Шершеневич).
В Ливию хлынет войною -- тоже дает совсем другую мысль, нежели какую слова venturum excidio Libyae. или хлынуть войною в страну -- не значит еще -- прийти на гибель этой стране.
Судеб таково назначенье. В подлиннике стоит Parcas, что гораздо одушевленнее: парки судьба или судьбы представляет что-то безличное, отвлеченное и не возбуждает в уме никакого определенного представления. Не говорим уже о двусмысленности слов судеб назначенье,
28 Id metuens veterisque memor Saturnia belli,
Prima quod ad Trojam pro caris gesserat Argis --
Nec dum etiam causae irarum saevique dolores
Exciderant animo.
это предвидя и вспомнив о прежней
Брани своей за любимых аргивцев,
Гневом опять запылала, и стало ей больно
Матерь богов -- в подлиннике Saturnia.
Предвидя -- metuens, собственно, боясь, опасаясь.
-- нельзя так переводить слово memor. Оно показывает, что Юнона и не забывала об этой брани, а постоянно помнила... Вспомнить же можно только забытое. Не переведено слово
Под Трои стенами -- одна из тех шероховатостей, которых довольно много в переводе г. Шершеневича и которые так неприятно действуют на ухо, приученное к хорошей прозе. Кроме того -- заметим еще, что ad Trojam -- гораздо общее, чем поэт мог разуметь здесь битвы и под стенами, и далеко от стен, и в самых стенах Трои.
25-й стих в переводе опять нисколько почти не напоминает подлинника. Виргнлий говорит: "да у ней еще не вышли из ума и те причины гнева и тяжкие огорчения...". А г. Шершеневич: "гневом опять запылала, и стало...". Откуда он взял опять, где нашел почему не перевел nec dum etiam... exciderant animo causae -- это совершенно непонятно.
29 Manet alta mente repostum
Iudicium Paridis spretaequo injuria formae,
Et genus invisum et rapti Ganymedis honores. --
гнетет ей душу, как тяжкое бремя,
Помнит обиду свою, глубоко уязвившую сердце.
Manet г. Шершеневич переводит: гнетет ей душу, как тяжкое бремя;
Spretae formae -- пропущено переводчиком, но зато прибавлено: глубоко уязвившую сердце.
В следующем стихе пропущено еще rapti, данную (от кого) честь Ганимеду.