Гopбанев Н.: Г. В. Плеханов и Н. А. Добролюбов

Осенью 1911 года, когда отмечалось пятидесятилетие со дня смерти Н. А. Добролюбова, Г. В. Плеханов поместил в московском еженедельнике "Студия" статью "Добролюбов и Островский", в которой дал развернутый анализ "блестящей литературной деятельности" {Литературное наследие Г. В. Плеханова. М., 1938, сб. VI, с. 209. Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с обозначением -- сб.} классика русской демократической критики. Вместе с рефератом "Островский и Добролюбов", прочитанным в Женеве 12 октября того же года, статья эта дает наиболее полные ответы на вопросы о том, как оценивал зачинатель марксизма в России деятельность крупнейшего представителя русской революционно-демократической мысли и какое значение имело добролюбовское наследие в его собственной литературной деятельности.

Однако и помимо этих двух выступлений Плеханов обращался к имени и трудам Добролюбова неоднократно, в разное время и по разным поводам, особенно часто -- в периоды обострения идейной борьбы вокруг наследия революционных демократов.

Первый такой период приходится на 1890-е годы, на время споров между русскими марксистами и народниками по проблеме: "от какого наследства мы отказываемся" и "какое наследство мы принимаем"? Развенчивая созданную народниками во главе с Н. К. Михайловским легенду об "отказе" "русских учеников" Маркса от наследства, Плеханов следующим образом определял позицию последних: "От шестидесятых годов нам досталось различное наследство. Мы унаследовали от них, например, идеи Добролюбова и его друзей. Я приглашаю г. Михайловского показать, где и когда нападали мы на эти идеи. Он никогда не покажет этого по той простой причине, что мы, напротив, защищали их. Но от тех же шестидесятых годов мы унаследовали и Михайловского и некоторых его единомышленников. Этого наследства нам, как говорится, не нужно и даром; от этого наследства мы открещиваемся обеими руками,-- между прочим и потому, что народническая "субъективная школа" в социологии "явилась как реакция против дорогих нам идей Добролюбовского кружка" (сб. IV, 143--144).

В ответ на обвинения русских марксистов в излишней резкости полемики Плеханов ссылался на традиции демократической публицистики и критики 60-х годов: "У Добролюбова, у автора примечаний к Миллю (т. е. Чернышевского. -- Н. Г.) и других подобных им героев русской мысли научились они смеяться над маниловскими мечтаниями... Если они враждуют с гг. народниками... то единственно потому, что узнают в них Обломовых". И, перефразируя знаменитое место из статьи "Что такое обломовщина?", продолжал: "Когда экономические] матер [иалисты] читают в наших... журналах демократические выходки против капитализма и радость о том, что вот то или другое мероприятие... укрепит устои, они думают, что все это пишут из Обломовки" (сб. IV, 260).

Говоря о защите "русскими учениками" наследия революционных демократов 60-х годов, Плеханов мог иметь в виду и свою серию статей "Судьбы русской критики", начатую печатанием в легальном марксистском журнале "Новое слово" в апреле 1897 года и направленную против книги А. Волынского "Русские критики" и других попыток искажения и дискредитации философских, эстетических и литературно-критических идей Белинского, Чернышевского и Добролюбова. Им, этим деятелям демократической критики, "всего сильнее достается от г. Волынского" {Плеханов Г. В. Сочинения, т. X, М. --Л., 1925, с. 176. Далее все ссылки на это издание приводятся в тексте.},-- замечал Плеханов. "Добролюбов не был склонен к "кипению всех чувств"; имел "узкий взгляд на нужды общественной жизни, на цели прогресса"; занимался критикой публицистической, а отнюдь не философской; был главным сотрудником "Свистка" и т. д. и т. д." (X, 176) -- вот тот круг обвинений Волынского против критика-демократа, которые Плеханов намеревался опровергнуть и отвергнуть в специально Добролюбову посвященной статье. Однако закрытие "Нового слова" (на декабрьской книжке 1897 года) оставило этот замысел неосуществленным. В последней из опубликованных работ цикла Плеханов мимоходом коснулся вопроса о методологии "реальной критики", как она обосновывалась в "знаменитой и поистине превосходной статье "Когда же придет настоящий день?" (VI, 287).

С наступлением общественной реакции после поражения революции 1905--1907 годов возобновились, причем в еще более широком масштабе, нападки на наследие мыслителей-революционеров 60-х годов. Они получили должный отпор со стороны марксистской публицистики и критики, в том числе -- в многочисленных статьях и исследованиях Плеханова, посвященных узловым периодам русской общественной мысли XIX века. В ряду этих выступлений заняла свое место и статья "Добролюбов и Островский". Она насквозь полемична, как и многочисленные упоминания имени Добролюбова в плехановских работах этих лет.

Борясь против "реакционной "переоценки ценностей", добытых продолжительными усилиями русской передовой мысли" (XVII, 99), Плеханов выступает в защиту добролюбовских идей в статье "Евангелие от декаданса", где отвергает обвинения Н. Минского в адрес деятелей демократического движения (Добролюбова в их числе), которые будто бы легкомысленно-упрощенно относятся к "вечным вопросам бытия" и тем самым "обесценили жизнь и с самыми добрыми намерениями создали тусклую действительность и литературу второго сорта" (XVII, 297).

Он парировал аналогичные выпады М. Гершензона, который в своих исследованиях пел "старую песню о "грубом" материализме наших "западников и рационалистов" -- Чернышевского, Добролюбова и их единомышленников и звал "назад к славянофилам" с их преимущественным интересом к вопросам "внутреннего устроения личности" (XXIII, 40, 36, 37). В этом полемическом аспекте выдержан и фрагмент статьи "Добролюбов и Островский", не вошедший в окончательный текст и содержащий критику Д. Мережковского: "Русский интеллигент нередко обвиняет западного рабочего социалиста в буржуазности. Мережковский. "Русское богатство". Они отстали на 50 лет. Мережковский может понять Жадова, но не может понять западного пролетария. Впрочем, он и Добролюбова способен понять только отчасти" {Архив Дома Плеханова, No 6289, т. 976, л. 6.}, т. е. добролюбовский аскетизм, проповедь равнодушия к материальному обеспечению (XXIV, 54).

Безотносительно к целям полемики с противниками революционной демократии 60-х годов Плеханов обращается к имени Добролюбова в статье "О том, что есть в романе "То, чего не было" (1913), полностью солидаризуясь здесь с основными принципами "реальной критики" (XXIV, 288, 296). В одном из "Писем к сознательным рабочим" (1914) он использует мысли Добролюбова о различии между задачами борьбы за национальное освобождение и борьбы социальной, высказанные критиком в связи с анализом образа Инсарова. Приводимые в "Письме" добролюбовские тексты предваряются общей характеристикой статьи: "У нашего знаменитого критика-публициста Добролюбова,-- одного из самых передовых и даровитых "людей шестидесятых годов" -- есть статья: "Когда же придет настоящий день?", написанная по поводу повести Тургенева "Накануне". Это -- поистине блестящее произведение. Вы согласитесь со мною, если доставите себе удовольствие перечитать его" (XIX, 520).

Обдумывая общую структуру и содержание начатого в 1909 году последнего труда своей жизни -- "Истории русской общественной мысли", Плеханов намеревался осветить в ней и деятельность Добролюбова. В главе XXVII третьей части "Передовые представители русской общественной мысли "шестидесятых годов" ему предполагалось отвести два раздела: "Добролюбов как самый выдающийся сотрудник Чернышевского. -- Публицистическая критика Добролюбова". Деятельность Добролюбова должна была характеризоваться и в таких разделах глав XXVIII, XXXII, XXXIII, как: "Современник" в роли легального органа революционной партии", "П. Л. Лавров... -- Его отношение к Чернышевскому и Добролюбову", "Отечественные записки". -- Их отношение к Чернышевскому и Добролюбову" {Философско-литературное наследие Г. В. Плеханова в 3-х т., т. III, М., 1974, с. 136-137.}.

В женевском реферате и статье 1911 года этот широкий и многоаспектный замысел нашел лишь частичное воплощение. Тем не менее и они -- вместе с другими высказываниями и оценками -- дают достаточно полное представление о том, что именно считал Плеханов наиболее весомым и сохраняющим "остающуюся стоимость" в мире идей Добролюбова, в его деятельности мыслителя-революционера и литературного критика. 

В небольшой литературе вопроса до сих пор главное внимание обращалось на слабые стороны статьи "Добролюбов и Островский" и мало освещалось то положительное, что давала и дает работа Плеханова для понимания взглядов Добролюбова-материалиста и революционного просветителя. Г. П. Владыкин, М. Г. Зельдович, Е. Г. Холодов и другие исследователи, исходя из факта отхода Плеханова с осени 1903 года от позиций революционного марксизма, усматривают в его статье меньшевистскую тенденцию представить Добролюбова просветителем и тем самым приглушить (если не совсем перечеркнуть) революционность критика-демократа.

просветителей XVIII века. Просветительство в данном случае -- это свойственное всем представителям домарксовского материализма идеалистическое понимание истории, суть которого выражалась знаменитой формулой: "мнения правят миром". Исключала ли подобная философия истории революционность тех, кто ее разделял теоретически и руководствовался ею в своей практической деятельности? Для Плеханова здесь даже не было вопроса: именно поэтому он и называл журнал "Современник" (а это прежде всего Чернышевский и Добролюбов) "легальным органом революционной партии", а французскую просветительскую философию XVIII века характеризовал как "идеологическое выражение борьбы, начатой революционной буржуазией против духовенства, дворянства и абсолютной монархии" (VIII, 40).

Упрекая Плеханова за то, что он "представлял Добролюбова типичным критиком-просветителем, ставящим только "чисто просветительские задачи", между тем как все литературно-критические статьи Добролюбова были проникнуты страстным призывом к крестьянской революции" {Владыкин Г. П. Островский в русской критике. -- В кн.: А. Н. Островский в русской критике. М., 1953, с. 38; Холодов Е. Урок Добролюбова. -- "Театр", 1961, No 11, с. 109.}, литературоведы смешивали два разных значения понятия "просветительства", приписывали автору статьи "Добролюбов и Островский" второе из них, а именно: просветительство как либерально-реформистская идеология, сторонники которой исходят из возможности преобразования общества мирным путем, с помощью реформ и просвещения.

Нечего и говорить, что образ Добролюбова в изображении Плеханова не имеет ничего общего с фигурой просветителя-либерала. Более того: всем содержанием своей работы Плеханов полемизировал с попытками загримировать Добролюбова под либерала, которые предпринимали в этот период меньшевики-ликвидаторы и некоторые из либеральных историков русской общественной мысли (такие, например, как Нестор Котляревский, утверждавший, что "к революционной программе сердце Добролюбова не лежало", что "в революционеры он не годился" и что "его программа" -- это "программа самовоспитания" {Котляревский Н. Из истории общественных настроений шестидесятых годов. Н. А. Добролюбов. Его программа. -- "Вестник Европы", 1911, No 12, с. 268, 271, 275.}) .

Отдавая должное блестящему дарованию Добролюбова-критика, глубине и меткости его эстетических суждений, Плеханов видел основной мотив его критических работ и их великое историческое значение в энергичном призыве к "решительному делу", т. е. к революции (XXIV, 51). Приводя заключительные слова Добролюбова из статьи "Луч света в темном царстве" о том, что "русская жизнь и русская сила вызваны художником в "Грозе" на решительное дело", Плеханов писал: "в них весь Добролюбов... В них -- вся передовая литературная критика шестидесятых годов. Разбирая лучшие художественные произведения русской литературы, критика эта стремилась вызвать "русскую силу" на решительное дело; ей хотелось показать своим читателям законность и важность этого дела" (XXIV, 58--59). Своими критическими работами Добролюбов, подобно французским просветителям XVIII века, "революционизировал головы своих современников" (XXIV, 55). Что же другое, как не признание Добролюбова революционером, могут означать слова Плеханова о том, что в призыве к "решительному делу" -- "весь Добролюбов"? Что Добролюбов делает "из призыва к борьбе с самодурством призыв к радикальной общественной реформе"? (XXIV, 53). На языке легальной публицистики и критики и 60-х и начала 1900-х годов "решительное дело" и "радикальная общественная реформа" означали одно и то же -- революцию. И когда Плеханов в другом месте статьи пишет, что в критических работах об Островском "наш критик-просветитель придавал своей проповеди, скажем, реформаторский характер" (XXIV, 51), то это "скажем" недвусмысленно указывало, что подчеркнутое "реформаторский" следует читать: революционный. В реферате "Островский и Добролюбов" Плеханов, не стесняемый цензурой, ту же самую мысль выражал уже по-другому: "Тут публицистическая к[ритика] Добролюбова приобретает революционный характер. Произведения О[стровского] привлекают к себе ее внимание тем, что дают богатейший материал для революционной проповеди" (сб. VI, 218).

Если по историческим обстоятельствам времени и места революционная проповедь Добролюбова была обращена к передовой интеллигенции, то решающей силой революции в тот "настоящий день", накануне которого находилась, по его представлениям, Россия на рубеже 50--60-х годов и которого он страстно ожидал и который звал, критик-демократ считал народ -- такой вывод делает Плеханов из анализа статей об Островском, Гончарове и Марко Вовчке. "Он был убежден, что из народной среды выйдут... надежные борцы с самодурством" (XXIV, 53). В другом месте речь идет о совместной (и единой в этом отношении) позиции Добролюбова и Чернышевского: "Они сознавали, что для победы над самодурством нужна такая сила, которая вынуждалась бы на борьбу с ним не отвлеченными соображениями, а самым положением своим. И они искали такой силы в "простонародии" (XXIV, 58). А это и есть позиция революционного демократизма.

"занимал особую позицию, много раз отходя от меньшевизма" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 25, с. 133.} по тактическим и другим вопросам. В работах В. И. Ленина выделена, в частности, та полоса в деятельности Плеханова, когда эта "особая позиция" привела его к сближению с большевиками и принесла немалую пользу рабочему движению и марксистской мысли. Это -- "время лихолетья", труднейший в судьбах революционного движения период между 1908 и 1912 годами. Особенно высоко ценил В. И. Ленин выступления Плеханова-публициста в защиту революционного подполья и его борьбу против меньшевиков-ликвидаторов: "Он воспевал подполье и решительно поддерживал партийные решения о борьбе с ликвидаторством" {Там же, с. 167.}. На этой почве произошло сближение позиций Плеханова и большевиков-ленинцев по широкому кругу проблем, в том числе по вопросу борьбы за Толстого и против толстовщины ("Плеханов тоже взбесился враньем и холопством перед Толстым, и мы тут сошлись" {Там же, т. 48, с. 11.} -- так приветствовал В. И. Ленин в письме к М. Горькому от 3 января 1911 года плехановские статьи с критикой меньшевиков-ликвидаторов М. Неведомского и В. Базарова) и защиты идейного наследия революционных демократов {Характерно, что в статье "В защиту подполья", опубликованной в 1910 году в большевистской газете "Социал-демократ", Плеханов обращался к революционному опыту 60-х годов, когда в "революционное "подполье" спускался по временам М. И. Михайлов; из революционного "подполья" раздавался могучий звук герценовского "Колокола". Однако особенностью "подпольной" печати 60-х годов было то, что она не опережала левого крыла легальной печати, и по сравнению с Герценом "Чернышевский и Добролюбов ушли дальше... в своем "Современнике"" (XIX, 132).}. В этом отношении статья Плеханова о Добролюбове -- революционном просветителе и демократе находилась в общем русле с другими выступлениями марксистской публицистики юбилейного 1911 года и делала одно общее с ними дело {Обзор идейной борьбы вокруг наследия Добролюбова в 1911 году см. в работе: Зельдович М., Черняков М. Н. А. Добролюбов. Семинарий. Харьков, 1961, с. 85-103.}.

Частью этого дела -- особенно важной на фоне выступлений воинствующего идеализма в лице авторов сборника "Вехи" -- Иванова-Разумника, Гершензона и других -- был марксистский анализ философских взглядов Добролюбова, являющихся теоретической основой его практически-революционной программы.

Взгляды эти не сводились Плехановым к формуле "мнения правят миром" и не исчерпываются ею, хотя, как и все представители домарксовского материализма, Добролюбов стоял на позициях идеалистического понимания истории.

идеалистическим. Но только в конечном счете. Там, где речь шла не об историческом процессе в его целом, а о его отдельных сторонах, критик развивал чисто материалистические идеи. Он утверждал, что "стремления и взгляды людей определяются свойствами общественной среды",-- и Плеханов отмечает, что "это вполне равносильно тому положению исторического материализма, согласно которому общественное сознание определяется общественным бытием" (XXIV, 53). Добролюбов утверждал, что "человеком управляют не отвлеченные взгляды и верования, а жизненные факты",-- и Плеханов констатирует, что "это положение тоже противоречит историческому идеализму" (XXIV, 56) {Ср. с аналогичными суждениями о философско-исторической концепции А. И. Герцена: "... идеалистическая в своей последней основе и в своих окончательных выводах, эта теория Герцена была, в своих промежуточных звеньях, проникнута материалистическим сознанием зависимости "сознания" от "бытия" (XIV, 297).}. В силу всего этого Плеханов склонялся к мысли, что в "своих миросозерцание это было материалистическим" и что "исторический идеализм был непоследовательностью, диссонансом в миросозерцании Добролюбова", краеугольным камнем которого было положение о том, что "стремления и взгляды людей определяются свойствами общественной среды" (XXIV, 52--53).

Материалистическое решение проблемы "человека и среды" -- это, по Плеханову, и свидетельство глубины мысли Добролюбова, и теоретическая основа его практической программы, нацеленной на революционное изменение общественной среды: "Самодурство есть плод дурного общественного устройства. Если вы хотите устранить его, вам необходимо устранить ту "искусственную общественную комбинацию", которою оно создается. Это-то соображение и делало из призыва к борьбе с самодурством призыв к радикальной общественной реформе" (XXIV, 53), т. е. к революции. Из положения о человеке как продукте общественной среды вырастал гуманизм нравственной философии Добролюбова, о котором "слишком легко забывают господа, обвиняющие наших передовых "шестидесятников" в бессердечии и жестокости" (XXIV, 53).

творчества замечательных русских художников-реалистов, в том числе и Островского.

В целом правильно раскрывая содержание и направление мысли Добролюбова, Плеханов не сумел избежать упрощений и схематизма там, где речь шла о специфике просветительства русского революционного демократа. Настойчиво развиваемое в статье положение о том, будто просветитель-революционер смотрел на исторический процесс сквозь призму борьбы самодурства и образованности, невежества и знания, не соответствовало сложности и глубине социологической мысли Добролюбова, его взглядов на социальную структуру русского общества и т. п. В самой статье Плеханова общее положение о том, что критик-демократ делает ставку па "силу образования", "апеллирует к ней" и т. п., по существу опровергается конкретным материалом добролюбовских работ: скептическими оценками образованных "лишних людей" в статье "Что такое обломовщина?", характеристикой образованных, но лишенных энергии и инициативы людей в статье о Марко Вовчке, сопоставлением Катерины с ее сильной и цельной "натурой" и образованного, но бесхарактерного Бориса (XXIV, 54, 56--57).

Данное противоречие вытекает из неверности общей посылки об особых упованиях Добролюбова на "образованность" и напоминает по своей логической структуре ту антиномию, которую Плеханов многократно отмечал у просветителей (тезис: мнения правят миром, антитезис: человек со своими мнениями -- продукт общественной среды).

Здесь сказался тот недостаток методологии и мышления позднего Плеханова, который вскрыл В. И. Ленина в своих замечаниях на его книгу "Н. Г. Чернышевский". "Подобно своему учителю (Фейербаху. -- Н. Г.), "теоретической" деятельности человечества" (V, 297),-- писал Плеханов, называя такой подход "просветительским". "Таков же недостаток книги Плеханова о Чернышевском" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29, с. 550.},-- указывал в этой связи В. И. Ленин. В полной мере это замечание относится и к статье о Добролюбове. 

В конкретных обстоятельствах юбилейного 1911 года (когда исполнилось также 25 лет со времени кончины драматурга) статья Плеханова, в задачу которой входило охарактеризовать литературную критику Добролюбова на примере статей об Островском, имела злободневный смысл.

В преддверии, в год и сразу после этих двух юбилеев заявила о себе давняя, восходящая к критическим схваткам 50-- 60-х годов, к выступлениям Ап. Григорьева, славянофилов и почвенников, тенденция обвинять "реальную критику" Добролюбова в публицистичности и тенденциозности, а даваемую им оценку творчества Островского -- в односторонности.

Плеханов уже сталкивался с ней в 90-е годы, когда выступил с резким осуждением книг А. Волынского и А. Скабичевского, в которых -- при несовпадении исходных позиций авторов -- одинаково тенденциозно искажались принципы демократической критики 60-х годов, в том числе и "реальной критики" Добролюбова {Ср. с приведенными выше суждениями Волынского высказывания Скабичевского, подчеркнутые Плехановым в 4-м издании его "Истории": критика Добролюбова "была чисто публицистическая, имея дело не с анализом самих произведений, а тех фактов жизни, которые в них изображаются", "это был вовсе не критик, а публицист" и т. п. -- Библиотека Дома Плеханова, Д. 6211, с. 76, 78.}. Еще ранее свой взгляд на Добролюбова тот же Скабичевский четко высказал на страницах "Отечественных записок", где утверждал, будто главная особенность "метода критики Добролюбова" состояла в том, что "во всех его статьях на первом плане стоит публицист, критик же на самом заднем" и что поэтому он не смог дать верной оценки творчества Островского, рассматривая его пьесы "без всякой связи с литературой и жизнью" {"Отечественные записки", 1875, No 1, отд. II, с. 3, 5.}.

Эта линия на дискредитацию Добролюбова -- критика Островского обрела новую жизнь в литературе начала XX века. Так, Н. Николаев в работе "Значение А. Н. Островского в русской литературе", с одной стороны, находил единственно верный ключ к пониманию творчества драматурга в статьях Ап. Григорьева и А. Скабичевского, а с другой -- перечеркивал "блестящие (!) статьи Добролюбова, бывшего талантливым публицистом, но посредственным эстетиком", статьи, в которых художественная деятельность Островского рассматривалась "как протест, как обличение темных сторон русской жизни". "Нет надобности,-- заключал автор,-- доказывать односторонность подобных суждений" {"Киевлянин", 1911, No 305 от 4 ноября.}. К этому мнению несколько позже полностью присоединился Б. Варнеке, резко выражавший свое несогласие с "совершенно пристрастным односторонним истолкованием основ творчества Островского, предложенным в статьях Добролюбова". "Стоит только попристальнее вглядеться в духовный облик великого драматурга,-- заявлял он,-- чтобы убедиться в том, как трудно его зачислить в ряды действительных представителей обличительно-отрицательного лагеря" {Б. Варнеке. Заметки об Островском. Одесса, 1912, с. 86--87.}.

"юбилейных" работ {Е. Колтоновская в статье "Добролюбов в редакции "Современника" утверждала, что в Добролюбове "критик задавлен и вытеснен публицистом", что в его статьях "литературная критика нередко была на последнем плане". -- "Современник", 1911, No12, с. 273, 287. См. также: Вл. Кранихфельд. Н. А. Добролюбов. -- "Современный мир", 1911, No 11, с. 291; Е. Аничков. Н. А. Добролюбов. -- "Новая жизнь", 1911, No 12, с. 154.}.

Все это в известной мере предопределило проблематику и полемическую направленность плехановской статьи.

Отвечая тем, кто объявлял Добролюбова публицистом и отказывал ему в звании критика, Плеханов писал: "Нет, он был не только блестящим публицистом; " его. "Кому дорога эта идея (т. е. идея революции. -- Н. Г.), тот не увидит в служении ей ничего унизительного" и унижающего искусство, ибо критика эта "не требовала от искусства какой бы то ни было тенденциозности" и не посягала на жизненную правду литературных произведений (XXIV, 59), на природную сущность литературы -- быть художественным исследованием действительности во всей ее истине. Именно это и позволило Добролюбову написать "лучший в эстетическом смысле разбор сочинений Островского" (XXIV, 50).

Точность и глубину критических оценок Добролюбова, как идейных, так и эстетических, Плеханов связывает с особенностями методологии "реальной критики" и вытекающими из нее критериями оценки литературных произведений.

"чисто эстетической"--стремится "толковать о явлениях самой жизни на основании литературного произведения" (XXIV, 296). Для методологии "реальной критики" характерны две особенности, которые твердой гранью отделяют ее от критики "судейской", нормативной и от критики субъективистской: 1) "она не предписывает, а изучает. Она не требует, чтоб автор писал так, а не иначе; она лишь рассматривает то, и только то, что он пишет"; 2) она "не приписывает автору своих собственных мыслей" (XXIV, 39).

Ничего не навязывая художнику, "реальная критика" предъявляет ему единственное требование, которое "выражается одним словом: истина" (XXIV, 44). "Жизненная правда и представляла собою ту мерку, с которой реальная критика подходила к разбираемым ею произведениям" (сб. VI, 214). Но истина, жизненная правда произведения может быть частичной и полной, поверхностной и глубокой, поэтому критик вводит еще одно мерило -- "естественные стремления данного времени и данного народа": "Чем полнее изображаются эти стремления художником, тем глубже изображаемая им правда жизни" (сб. VI, 214). И главной мерой оценки литературного произведения является для Добролюбова этот двуединый критерий жизненной правды и народности.

У Добролюбова, по наблюдению Плеханова, истина, правда -- это важнейшая категория и его философии, задача которой заключается в "реабилитации действительности"; это и узловая категория его материалистической эстетики, из которой вытекает требование реализма в искусстве; это, наконец, и исходный критерий "реальной критики" -- требование от литературы "одного качества, без которого в ней не может быть никаких достоинств, " {Плеханов выделяет этот тезис в своих заметках на полях сочинений Добролюбова. См.: Николаев П. А. Возникновение марксистского литературоведения в России. М., 1970, с. 294.}.

В системе "реальной критики" правда -- категория не только познавательная, но и эстетическая: то совсем не случайное "обстоятельство, что Добролюбов очень верно судил о художественных достоинствах разбираемых им произведений" (XXIV, 59), что "его эстетические суждения поражают своей меткостью" (XXIV, 49), Плеханов объясняет не в последнюю очередь тем, что "реальная критика" требовала "от художника только одного: жизненной правды" и уже по одному этому "не могла дурно влиять на эстетический вкус читателей" (XXIV, 59).

"Луч света в темном царстве" внимание Плеханова привлекает весь круг мыслей Добролюбова о содержании и структуре драм Островского (определение их как "пьес жизни" -- сб. VI, 221, роль случайностей в развитии сюжета, значение второстепенных лиц, прямо не участвующих в интриге и т. д. {См.: Николаев П. А. Указ. соч., с. 293--295.}).

"Реальная критика" Добролюбова, имея своей основой материалистическое учение о человеке и среде и революционно-демократическую устремленность, оказалась по своему методу и общественной направленности наиболее адекватной художественному реализму и мощному демократическому пафосу творчества Островского. Как писал Плеханов, поскольку литература есть воспроизведение жизни, предпосылкой правильных суждений о ней является правильное понимание самой жизни (VI, 285). В эпоху 60-х годов им в наибольшей мере обладали именно революционные демократы. Именно в этом состояло громадное преимущество демократической критики перед критикой славянофильской, "органической", эстетической. Оно дало ей -- и прежде всего Добролюбову -- возможность оценить "общенародное значение" и масштаб творчества драматурга, услышать в нем отголосок народных "стремлений к лучшему общественному устройству" (сб. VI, 217).

Вот почему "Добролюбов явился лучшим критиком Островского" (сб. VI, 209), заключал Плеханов, бывший в курсе тех концепций творчества драматурга, которые предлагали русские критики начиная со славянофилов и Ап. Григорьева и кончая Скабичевским и другими продолжателями их линии в критике конца XIX -- начала XX века.

которое выдвинул и обосновал автор "Темного царства" и "Луча света в темном царстве".

В то же время в суждениях Плеханова о взглядах Добролюбова на творчество Островского не могло не сказаться то неточное представление о сущности "просветительства" критика, о котором говорилось выше. Плеханов объясняет отвлеченностью взглядов Добролюбова на содержание исторического Процесса как на борьбу между невежеством и знанием его расхождение с Чернышевским в оценке "москвитянинских" пьес Островского (с высоты этой абстракции конкретно-исторический конфликт между западниками и славянофилами будто бы исчезал из его поля зрения, представлялся несущественным, отсюда -- относительная объективность в оценке комедии "Бедность не порок" и ей подобных произведений).

Было, правда, у Плеханова и более точное объяснение этого факта, а именно ссылка на фактор времени: добролюбовское "Темное царство" появилось тогда, когда драматург уже отошел от славянофильских увлечений периода "молодой редакции" "Москвитянина". (К этому следовало бы добавить и то, что ко времени выступления Добролюбова споры между "классическим" славянофильством и западничеством фактически утратили свою актуальность перед лицом самой жизни.)

Чернышевского. "Добролюбов был учеником Чернышевского" и его "реальная критика" есть не что иное, как приложение эстетической теории названного писателя к разбору художественных произведений" (XXIV, 48). Приведя знаменитый 17-й тезис диссертации, в котором Чернышевский указывал на три назначения искусства (воспроизведение жизни -- объяснение жизни -- приговор о явлениях жизни), Плеханов поставил знак равенства между ним и принципами "реальной критики": "Добролюбову хотелось, чтобы художественные произведения давали объяснение жизни. "значение приговора о явлениях жизни", как она изображается в произведениях художественной литературы" (XXIV, 48). Фактически же он зафиксировал здесь сдвиг в методологии "реальной критики": "приговор" является у Добролюбова задачей не художника, а самой критики {В статье Воровского "Н. А. Добролюбов" (1912) сдвиг этот обозначен еще резче: "литература только отражает жизнь, а объяснять ее приходится уже критике". -- Боровский В. В. Литературная критика. М., 1971, с. 322.}. Отсюда -- та широта и объективность в подходе Добролюбова к явлениям современной литературы, которую Плеханов в случае с "москвитянинскими" пьесами Островского целиком отнес за счет фактора времени и отвлеченности "просветительской" точки зрения. Но расхождения в оценках двух классиков демократической критики имели место и в других случаях (например, по отношению к роману Гончарова "Обломов") и объяснялись различиями в критических методах на определенных этапах их эволюции {См. об этом: Егоров Б. Ф. Борьба эстетических идей в России середины XIX века. Л., 1982, с. 141--149.}. 

"по которому шла сначала мысль Белинского, потом Чернышевского и Добролюбова и, наконец, русских марксистов" (XXIII, 258), Плеханов рассматривал в этой исторической ретроспективе и развитие русской классической критики XIX века.

В рамках нашей темы особый интерес представляют суждения Плеханова относительно методологии литературной критики прошлого и прежде всего места "реальной критики" Добролюбова в общем процессе движения русской критики начиная с Белинского и кончая возникновением марксистского учения о литературе.

В каком виде рисовалась Плеханову картина этого движения, взятая под углом зрения развития критической методологии? В статье "Виссарион Григорьевич Белинский", опубликованной в мае того 1911 года, что и статья о Добролюбове, ее общий контур выглядит следующим образом: "Объясняя поэзию Пушкина общественным положением России и историческим состоянием того сословия, к которому принадлежал наш великий поэт, Белинский далеко опережал нашу передовую критику 60-х и 70-х годов, главный недостаток которой состоял в том, что она смотрела на литературные явления исключительно с публицистической, а не с социологической точки зрения. В статьях Белинского, написанных в последние годы его деятельности, заключается целая программа, которая до сих пор еще не выполнена нашей литературной критикой и которая только тогда будет выполнена ею, когда она сумеет целиком стать на социологическую точку зрения" (XXIII, 162).

начала в критике позднего Белинского и недооценка такового в критике 60-х годов, прежде всего у Добролюбова). Они находят свое объяснение в увлечении Плеханова задачей утверждения принципов марксистской социологии (в том числе и в области искусства) и в характерном для него узком понимании этих принципов, не лишенном привкуса вульгарного социологизма. Примеры известны -- упрощенное противопоставление двух этапов и течений в русской литературе XIX века -- дворянского и разночинского, узкосоциологическая оценка молодым Плехановым значения творчества Пушкина ("Два слова читателям-рабочим", 1885), а поздним -- литературной деятельности Льва Толстого -- художника и мыслителя и т. д.

Вычленив один -- социологический -- элемент из сложной критической системы Белинского, Плеханов придал ему значение, какого он не имел в синтетическом критическом методе автора "Сочинений Александра Пушкина",-- это с одной стороны. А с другой -- узкое понимание "социологизма" в критике, помноженное на неточное представление о специфике "просветительства" Добролюбова", привело Плеханова к недооценке социологического потенциала "публицистической" "реальной критики". А он был, причем немалый.

Достаточно вспомнить учение Добролюбова о народности литературы, в котором само понятие "народность" наполнялось новым для русской критики социальным содержанием, или его анализ социальной (барской) сущности характера Обломова и социальной природы "обломовщины", "темного царства" и т. п. Есть у Добролюбова и опыты объяснения поэзии Никитина или Тараса Шевченко их общественным положением. В подготовительных материалах Плеханов зафиксировал близкий к этому подход критика-демократа к Тургеневу и Островскому: "Тургенев певец образованного слоя, Островский -- певец народа в "Грозе"" (сб. VI, 221).

Дело не сводилось только к отдельным (хотя и весьма существенным) аспектам литературно-критического анализа. Сам угол зрения Добролюбова на литературу как на показатель состояния общества (она является "не только языком, но очами и ушами общественного организма" {Добролюбов Н. А. Собр. соч. в 9-ти т., т. 5. М. --Л., 1962, с. 552.}), общественной психологии различных классов и слоев, происходящих в обществе сдвигов и перемен (отсюда взгляд на произведения Гончарова, Тургенева и Островского как на "знамения времени") был подлинно социологическим в широком значении этого понятия.

С позиций узкого понимания социологизма Плеханов не увидел этой важной грани критической методологии Добролюбова, которая была одним из звеньев, связывающих его критику с критикой зрелого Белинского -- с одной стороны, и с марксистской литературной критикой -- с другой.

"реальной критики", которые были очерчены в статье "Добролюбов и Островский", то Плеханов неоднократно признавал их истинность и методологическую ценность и стремился следовать им в своей литературно-критической практике. Прекрасный тому пример -- серия статей "Наши беллетристы-народники", в особенности две первые, посвященные Г. И. Успенскому и Каронину.

В тематическом отношении статьи эти продолжали ту линию демократической критики 60-х годов, которая связана с проблемой изображения народа в литературе. Плеханов хорошо знал относящиеся сюда статьи Чернышевского и Добролюбова с их программным требованием писать о народе правду без всяких прикрас, отстаивал правильность этой программы в полемике с новоявленными сторонниками изображения "отрадных явлений" народной жизни вроде А. Скабичевского. По мнению Плеханова, такие работы Чернышевского, как "Не начало ли перемены?", содействовали "возникновению того демократического течения в нашей литературе, которому русский "передовой человек" обязан был всем тем, что он знал о нашей народной жизни" (VI, 241).

К этому направлению критик-марксист относил и народническую литературу 70--80-х годов, анализ которой был дан им в лучших традициях "реальной критики", что и предопределило глубину, точность и общественную значимость критических оценок творчества Г. Успенского, Каренина, Наумова и Златовратского.

Для четкого понимания критической заслуги Плеханова, которая во многом обусловливалась его верностью методологии "реальной критики", интересно сравнить его статью "Г. И. Успенский" с работой Н. К. Михайловского "Г. И. Успенский. Литературная характеристика". Обе вышли в одном и том же 1888 году и освещали одни и те же проблемы творчества писателя -- и тем отчетливее и рельефнее выступало различие между ними, восходившее в конечном счете к разнице в методологии "субъективной школы" в русской критике и критики марксистской, следовавшей заветам критической школы Добролюбова и Чернышевского.

Для Михайловского произведения Успенского представляли главный интерес чутким и трепетным исследованием "болезни" сердца, мысли и совести как важного социально-психологического феномена переходной эпохи 60--70-х годов. В этом была своя правда, ибо "болезнь" эта действительно глубоко волновала писателя, была предметом его художественных наблюдений и мучительных раздумий, но это была далеко не вся правда о художнике и объективном содержании и смысле его творчества. Сам Михайловский в одной из статей 1879 года указывал на то главное, чем привлекали произведения Успенского внимание читателей 70--80-х годов и что делало их фактом громадного общественного и литературного значения: "Успенский занят, главным образом, моментом разложения деревенской жизни под влиянием самых разнообразных условий... Разложение деревни, к которому Успенский присматривается с таким глубоким интересом, подробности которого он изучает с такою "ненавидящею любовью", которое, наконец, подтверждается всеми добросовестными наблюдениями и многими априорными соображениями, прикует к себе всеобщее внимание в самом непродолжительном времени. Оно чревато будущим, и скоро, слишком скоро закрывать перед ним глаза будет не только нелепо, а и невозможно" {Михайловский Н. К. Полн. собр. соч. т. IV. СПб., 1908, стлб. 650.}. Но именно это и сделал Михайловский в итоговой работе о писателе, закрыв по сути дела глаза на результаты предпринятого Успенским исследования русской деревни пореформенного периода (изображение процессов социальной дифференциации, разрушение "власти земли" и укрепление "власти денег" и т. п.). В этом проявилась односторонность критической методологии Михайловского, обращенной по преимуществу к субъективной стороне художественного творчества, его отход от принципов "реальной критики", которая ставила во главу угла анализ объективного содержания творчества или произведения писателя, соотнесенного с процессами самой действительности. Отсюда же -- и отталкивание Михайловского от добролюбовской концепции творчества Тургенева, Островского и Достоевского.

"реальной критики". В чем конкретно это выразилось?

Во-первых, в стремлении толковать о явлениях самой жизни на основании литературных произведений. На материале творчества Успенского и других писателей-народников Плеханов поставил и разобрал важнейшие проблемы русской жизни последней трети XIX века: о судьбах капитализма в России, разложении "устоев", о том, "как живет, что думает и куда стремится наш народ", о социальной дифференциации и поляризации в деревне, о причинах появления кулачества, о социальной психологии пореформенного крестьянства и молодого русского пролетариата и т. д. и т. п. Вся эта важная и злободневная в пору споров между марксистами и народниками проблематика прямо вырастала из литературно-критического анализа и находила свое продолжение в размышлениях критика-марксиста "по поводу" явлений действительности, изображенных в произведениях беллетристов-народников.

Во вторых, во взгляде на творчество Успенского и всей плеяды писателей-народников как на художественное исследование жизни, которое в некоторых отношениях не может быть заменено никаким другим и заслуживает самого пристального изучения. Подобно Добролюбову, Плеханов не предписывает, а изучает, не подступает к произведениям беллетристов-народников "со школьной указкой, "с учебниками пиитики и риторики в руках"" (X, 16), не торопится осуждать их за "смесь образов и публицистики" и другие "прегрешения против эстетики", а стремится, говоря словами критика-демократа, определить их собственную норму. Именно такое доверие к писателям -- "исследователям народной жизни", такой широкий и объективный, лишенный нормативной заданности и предвзятости подход к их произведениям позволил Плеханову по достоинству оценить громадное познавательное значение народнической литературы 70--80-х годов и сделать важный и актуальный вывод о том, что художественные наблюдения писателей-народников по существу беспощадно опровергают и разрушают главные народнические догмы и иллюзии. По мысли Плеханова (близкой здесь к известным суждениям Добролюбова о диалектике теоретических понятий и художественного мировоззрения писателя), мы имеем в данном случае дело с победой художественной правды писателей-реалистов над их теоретическими пристрастиями и предрассудками. "Он,-- сказано о Каронине,-- должен был обладать сильно развитым художественным инстинктом, должен был внимательно прислушиваться к требованиям художественной правды для того, чтобы, не смущаясь собственною непоследовательностью, опровергать в качестве беллетриста все то, что сам же он, наверное, горячо защищал бы на почве публицистики" (X, 67).

В-третьих, литературная критика Плеханова, как и "реальная критика" его великого предшественника, ориентирована на анализ объективного содержания произведения или творчества писателя. Для нее, как и для добролюбовской критики, "важно не столько то, что хотел сказать автор, сколько то, что сказалось им, хотя бы и ненамеренно, просто вследствие правдивого воспроизведения фактов жизни". Исходя из этого, Плеханов сделал сокрушительные для теоретиков народничества заключения не только из произведений Г. Успенского и Каролина, но даже из "Деревенских будней" и "Очерков деревенских настроений" Златовратского, известного своей поэтизацией и идеализацией "стародедовских устоев" русской деревни. При этом ни в первом, ни во втором случае Плеханов не навязывал авторам своих мыслей или идей, не "вчитывал" в их произведения того, чего в них не содержалось.

Вместе с тем он далек от объективизма и вступает с писателем в спор там, где видит отступления от жизненной правды и логики (как поступал в подобных случаях и Добролюбов: вспомним его несогласия по ряду пунктов с авторами "Обло-мова" и "Накануне"). Такова плехановская критика слабых сторон теории "власти земли" Успенского, элементов поэтизации писателем земледельческого труда и жизни "трудами рук своих", утопического характера предлагаемых Успенским-публицистом решений проблем современной русской деревни и т. п. Подводя итоги, можно сказать что в основе критического метода Плеханова лежат принципы добролюбовской "реальной критики" и что по этой линии ранняя русская марксистская критика выступала прямой наследницей и продолжательницей традиций демократической критики 60-х годов. Усвоив методологические уроки Добролюбова-критика, Плеханов вместе с тем стремился углубить принципы "публицистической критики", подвести под них твердый научный фундамент марксистской Социологии. Однако этот новый шаг в развитии методологии литературной критики не отменял завоеваний ни реально-художественной критики Белинского, ни "реальной критики" Добролюбова: "метод материалистической критики" Плеханова вбирал в себя и сохранял все ценное и позитивное, что было в литературно-критическом опыте предшественников.