Часть II
Литература и жизнь, жизнь и борьба всегда были неразрывно связаны в сознании Добролюбова. И именно это придавало всем его произведениям такую целеустремленность, страстность, покоряющую силу убедительности, именно это сделало молодого критика, почти юношу, выразителем дум целого поколения.
Большое влияние на Добролюбова оказала эстетическая теория и литературно-критические статьи Н. Г. Чернышевского. В своей диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности" (1855), в "Очерках гоголевского периода русской литературы" (1855--1856), а также в других статьях Чернышевский утверждал примат действительности над искусством, отслаивал общественное содержание литературы, которая объясняет жизнь, выносит свой приговор над ней. Защищая достижения передовой русской литературы, критический пафос Гоголя и писателей "натуральной школы", он писал: "Гоголевское направление до сих пор остается в нашей литературе единственным сильным и плодотворным".
Эти работы Чернышевского положили конец тому "безвременью", которое наступило в русской критике после смерти Белинского, в годы общественной реакции 1848--1855 годов. В эстетике в это время получили распространение теории, представлявшие собой эклектическую окрошку из модных идеалистических эстетик Запада, а в критике Дудышкин, Анненков, Дружинин и другие звали писателей обратиться к "вечно прекрасному", уйти от "злобы дня".
Как и Чернышевский, в области литературной критики Добролюбов выступил продолжателем Белинского. В статье "Собеседник любителей российского слова" (1856) он писал о "благотворном влиянии его убеждений, его горячей, смелой, задушевной проповеди" на русское общество. Когда в 1859 году, после долгих лет запрета, вышел в свет первый том собрания сочинений великого критика, Добролюбов приветствовал это событие восторженной рецензией: "В литературе нашей не может быть новости отраднее той, которая теперь только что явилась к нам из Москвы. Наконец сочинения Белинского издаются! Первый том уже напечатан и получен в Петербурге; следующие, говорят, не замедлят. Наконец-то! Наконец-то!.. Что бы ни случилось с русской литературой, как бы пышно ни развилась она, Белинский всегда будет ее гордостью, ее славой, ее украшением. До сих пор его влияние ясно чувствуется на всем, что только появляется у нас прекрасного и благородного; до сих пор каждый из лучших наших литературных деятелей сознается, что значительной частью своего развития обязан, непосредственно или посредственно, Белинскому..." (254).
Однако за годы, прошедшие со дня смерти Белинского, очень многое изменилось в жизни русского общества. Гораздо резче выявились, а в период революционной ситуации предельно обострились классовые противоречия. Рост народного протеста нашел отражение и в передовой общественной мысли -- наступил второй, революционно-демократический этап освободительного движения.
Два непримиримо враждебных лагеря -- революционных демократов, во главе с Чернышевским, Добролюбовым, Герценом и Огаревым, и защитников самодержавно-крепостнического строя -- противостояли друг другу. Либералы 40-х годов показали свою полную неспособность перейти от слов к делу и по мере роста революционных сил заметно линяли, теряли свое "свободолюбие" и присоединялись к реакционному лагерю...
Лучшие писатели того времени в своих произведениях чутко отразили новое содержание общественной жизни, новые идеи, новые характеры, которые появились в обществе. Чернышевский и Добролюбов в своих критических статьях обобщали этот богатейший опыт жизни и литературы.
Как и Белинский и Чернышевский, Добролюбов был беспощаден к идеалистическим теориям, которые стремились поставить литературу над действительностью. Он писал: "Не жизнь идет по литературным теориям, а литература изменяется сообразно с направлением жизни" (168). Литература -- воспроизведение реальной действительности, отражение ее в живых, конкретных образах. Правдивость -- вот критерий художественности. Все более полно выявляя свою природу, осуществляя себя как искусство, литература все больше сближается с жизнью -- таков путь ее развития. Только жизнь дает богатство и разнообразие содержанию литературы, и губительны попытки подчинить ее каким-то только ей присущим "вечным" законам. "Поэзия как отражение жизни,-- писал Добролюбов,-- разнообразна, как сама жизнь... Если рассматривать поэзию во всем обширном ее объеме, как она является у разных народов, то, конечно, в ней, как в самой жизни, окажутся вечные, постоянные законы, которым она подчинялась в своем последовательном развитии. Законы эти будут, разумеется, законы жизни, действительности" (1, 443).
Вот почему и к анализу художественных произведений, говорил Добролюбов, чтобы лучше их понять, раскрыть их сущность, надо подходить не с точки зрения "вечных законов эстетики", а с точки зрения самой жизни. Он боролся за наиболее объективную, реальную критику, которая связывала бы проблемы литературные с важнейшими жизненными проблемами, и, сравнивая факты, изображенные художником, с фактами жизни, давала читателю возможность самому делать заключение о правильности или ложности изображения, подводила его к выводам, которые неумолимо следуют из картины действительности, нарисованной художником-реалистом.
Изображать подлинную жизнь, без ложных, предвзятых идей, во всей ее простоте и в то же время сложности и противоречивости, раскрывать тенденции ее развития -- вот задача, которую ставил Добролюбов перед литературой. В этом он видел единственно верный путь борьбы за подлинную художественность. Он назвал пьесы Островского "пьесами жизни",-- и это была в его устах высшая похвала писателю. То же можно сказать и о критике самого Добролюбова -- это была критика с позиций развивающейся жизни.
Добролюбову был в высшей степени присущ пафос времени, движения истории. Мы всегда очень отчетливо ощущаем в его статьях движущееся время, видим русскую жизнь в процессе, в развитии ее к революции. Развитие литературы отражает развитие жизни -- вот почему критик призывает писателей следить за действительностью, "улавливать ход жизни", постоянно говорит о "новых требованиях жизни", о "настоятельной потребности времени", о "знамении времени", о "задачах жизни". Точка зрения современности, назревших потребностей общественного развития обуславливала историзм Добролюбова, который помогал ему не только правильно оценить прошлое русской литературы, дать глубокий анализ произведений современных ему писателей, но и ставить перед литературой новые неотложные задачи.
Добролюбов видел главное содержание произведений искусства -- это "вопросы нравственные, интересы общественной жизни". Показывая поруганного, униженного, порабощенного человека, глубокую враждебность ему всего строя жизни, литература тем самым выступает как орудие в борьбе за переустройство общества, за счастье и свободу человека.
Добролюбов боролся с либеральной критикой, которая стремилась увести литературу от служения интересам жизни, от современности. Так, например, поборник "чистого искусства" А. Дружинин в своей статье "Критика гоголевского периода русской литературы и наши к ней отношения" (1856), направленной против Чернышевского, ратовал за "артистичность" поэта, которому чужды всякие житейские волнения, который творит бессознательно и не ставит целью "исправление людей", общества. Дружинин писал: "Твердо веруя, что интересы минуты скоропреходящи, что человечество, изменяясь непрестанно, не изменяется только в одних идеях вечной красоты, добра и правды, он (поэт. -- в бескорыстном служении этим идеям видит свой вечный якорь. Песнь его не имеет в себе преднамеренной житейской морали и каких-либо других выводов, применимых к выгодам его современников, она служит сама себе наградой, целью и значением..." {А. В. Дружинин, Собр. соч., СПб. 1865, т. VII, стр. 214.} Дружинин презрительно называл общественно-содержательное искусство "дидактикой" и предрекал ему жизнь бесславную и недолговечную: "Дидактики, приносящие свой поэтический талант в жертву интересам так называемой современности, вянут и отцветают вместе с современностью, которой служили" {А. В. Дружинин, Собр. соч., СПб. 1865, т. VII, стр. 217.}.
Время посрамило защитников "чистого искусства" 60-х годов, как и предшествующих и последующих эпох, неопровержимее всего доказав, что "вечного", оторванного от конкретного, "временного" в искусстве, как и в жизни, не существует. Произведения, которые остались в истории литературы, которые и сейчас волнуют нас своим вечно человеческим содержанием, возникли из горячего стремления художников ответить на вопросы своего времени, отразить думу своего века. И, наоборот, кануло в Лету все то, что было отъединено от живых современных вопросов, было рассчитано на "вечность".
Эту закономерность развития искусства очень хорошо раскрыли Белинский, Чернышевский, Добролюбов. Современность они понимали как проникновение в глубинные процессы жизни, выявление ее ведущих тенденций, они связывали ее с отражением передовых идей времени в творчестве художника. Борьба революционно-демократической критики за современность была вызвана заботой о подлинном расцвете родной литературы, которая лишь тогда станет учебником жизни, воспитателем читателя, когда будет правдива.
Добролюбов зло высмеивал не только защиту "чистого искусства", но и дешевое подлаживание под "современность" многочисленных либеральных писак, стремившихся сочетать модные идеи современности со своей благонамеренностью, прилагавших эти идеи к старым литературным схемам.
Враги революционно-демократической критики, противопоставляя художественность и принцип общественного служения, обвиняли Чернышевского и Добролюбова в равнодушии к искусству, в грубом утилитаризме и пытались закрепить за собой монополию на защиту художественности. Добролюбов блистательно доказал необоснованность этих претензий.
В эпоху общественного подъема, когда так высок был авторитет Белинского, писателей гоголевского направления, не часто можно было встретить такую откровенность, какую проявил, например, поборник "чистого искусства" Б. Алмазов, прямо заявив в славянофильском сборнике "Утро", что если в поэтическом произведении "развивается какая-нибудь философская идея, если поэт хочет им что-нибудь доказать -- оно уже лишено свежести и представляет натяжки в построении", ибо политические и социальные вопросы вредят литературе, а в общественной жизни не может быть ничего поэтического. Гораздо чаще во времена Добролюбова эти теории излагались завуалированно. Критики, враги передового, идейно направленного искусства клялись именем Пушкина, с благодарностью поминали Кольцова, Гоголя, даже Белинского, выдавали себя за их продолжателей и в то же время извращали их творчество и взгляды.
Добролюбов очень чутко подметил и объяснил это явление в рецензии на сборник "Утро". Защитники теории "искусства для искусства", говорит он, напрасно считают только себя людьми, которые требуют от литературы соответствия идеи и формы, мастерства, отделки деталей в произведении. Не они единственные хотят видеть в писателе тонкую восприимчивость, сочувствие к явлениям природы и жизни, "умение поэтически изображать их, переливать свое чувство в читателя". "Нет, такие требования предъявляет всякий здравомыслящий человек, и только на основании их всякая, самая обыкновенная критика произносит свой суд о таланте писателя. Требования поборников "искусства для искусства" не то: они хотят -- ни больше, ни меньше, как того, чтобы писатель-художник удалялся от всяких жизненных вопросов, не имел никакого рассудочного убеждения, бежал от философии, как от чумы..." (2, 420--421).
Однако поклонники чистой художественности, опасаясь высказать эти требования прямо, без всяких прикрытий -- ибо они "будут смахивать на требования от писателя того, чтобы он весь век оставался круглым дураком",-- стремятся "смягчить свою теорию разными ограничениями и поэтическими обиняками", благодаря чему их мнения "получили вид довольно приличный и обманывали даже многих людей не совсем глупых". Добролюбов показывает, что именно призывы изображать "возвышенные" чувства, уйти от "пошлости и грязи" жизни и воспевать "вечное и прекрасное" лишают произведения искусства жизненной силы, означают не возвышение, а унижение его, ибо правда жизни подменяется в них ложью, которая нарушает сущность самого искусства.
"Вы знаете,-- отвечал этим критикам Добролюбов,-- что человек не в состоянии сам от себя ни одной песчинки выдумать, которой бы не существовало на свете; хорошее или дурное, все равно берется из природы и действительной жизни. Когда же художник более подчиняется заранее предположенной цели -- тогда ли, когда в своих произведениях выражает истину окружающих его явлений, без утайки и без прикрас, или тогда, когда нарочно старается выбрать одно возвышенное, идеальное, согласное с опрятными инстинктами эстетической теории? И чем же искусство более возвышается -- описанием ли журчанья ручейков и изложением отношений дола к пригорку, или представлением течения жизни человеческой и столкновения различных начал, различных интересов общественных?" (145).
Понимание задач времени, неразрывной связи литературы с прогрессивным общественным движением, одушевленность идеей освобождения человека помогали Добролюбову раскрыть гуманистический пафос и художественные достоинства произведений передовых русских писателей, способствовали тому, что в иных исторических условиях, чем Белинский, он глубоко и во многом по-новому поставил и разрешил важнейшие проблемы реализма, идейности, народности литературы.
Белинскому приходилось защищать национальную самобытность русской литературы от подражательности и отстаивать в ней реализм -- в борьбе с ходульным романтизмом, со всякого рода украшательством, риторикой. Он раскрыл значение творчества Пушкина, сатиры Гоголя, указал на роль писателей натуральной школы, которая явилась "результатом всего прошедшего развития нашей литературы и ответом на современные потребности нашего общества" {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, М. 1956, т. X, стр. 243.}.
В 60-е годы, когда выступил Добролюбов, идеи Белинского, достижения реализма Гоголя стали достоянием лучших писателей. Но продолжение традиций в новых условиях означало развитие их. Правдиво показывая новое содержание общественной жизни, эти писатели обогатили тем самым и возможности реализма, сделали замечательные художественные открытия. Расширение содержания литературы, обращение ее к жизни всех слоев общества и особенно -- пристальное внимание к человеку страдающему, угнетенному, заставило во многом по-новому разрешить такие проблемы, как проблема героя, изображение среды, обстоятельств, в которых он действует. Стремление проникнуть в психологию человека массы, познать его внутренний мир открыло новые возможности психологического анализа.
Революционно-демократическая критика всегда указывала, что творческие возможности того или иного писателя зависят не только от объективного содержания жизни и от степени одаренности, но и от идеалов, которые воодушевляют писателя. Современники Добролюбова, такие замечательные художники, как Гончаров, Тургенев, Островский, Некрасов, Салтыков-Щедрин, Л. Толстой, Достоевский, по-разному относились к идее революции. В литературе, как и во всей общественной жизни, шла напряженная борьба.
Добролюбов показывали в своих статьях, что еще большее сближение литературы с действительностью, усиление ее критического пафоса, широкое и всестороннее изображение жизни угнетенных трудящихся масс, в среде которых рождаются новые герои,-- не только сделают литературу орудием борьбы за счастье человека, но и принесут ей новые творческие победы.
проблему народности литературы. Он понимал ее широко, рассматривал в разных аспектах, применительно к творчеству разных писателей. По существу, у него нет статьи, в которой так или иначе не была бы затронута эта проблема. Вслед за Белинским он видел связь народности и реализма, ибо беспощадно правдивое изображение самодержавно-крепостнической действительности служило интересам народа, задачам освободительной борьбы.
В 1848 году, отмечая "поразительную верность и истину" изображения русской жизни у Гоголя, Белинский писал: "И вот пока в этом-то более всего и состоит народность нашей литературы". Народность Гоголя заключается в том, что "он ничего не смягчает, не украшает вследствие любви к идеалам или каких-нибудь заранее принятых идей, или привычных пристрастий" А. Д.)}. Ни в одном русском писателе, говорит Белинский, стремление к натуральности, то есть реализму и народности, "не достигло такого успеха, как в Гоголе. Это могло совершиться только через исключительное обращение искусства к действительности, Для этого нужно было обратить все внимание на толпу, на массу, изображать людей обыкновенных, а не приятные только исключения из общего правила, которые всегда соблазняют поэта на идеализирование и носят на себе чужой отпечаток" {В. Г. Белинский, Полн. собр. соч., изд. АН СССР, М. 1956, т. X, стр. 294. (Курсив мой. -- Л. Д.)}.
Это не значит, конечно, что Белинский считал Гоголя писателем без идеалов. Нет, идеал его выступает, из самого содержания произведений, "но не как украшение (следовательно, ложь)", а "как отношения, в которые автор становит друг к другу созданные им типы, сообразно с мыслию, которую он хочет развить своим произведением" {Там же, стр. 295.}. Говоря "помимо всяких идеалов", Белинский имеет в виду идеалы господствующих классов, которые отражались и в эстетике и ограничивали возможности реализма.
Многие сходные мысли мы найдем и у Добролюбова, он развивает их в своем учении о писателя, когда говорит об отражении передовых идей современности в творчестве таких художников, как Тургенев, Островский, Достоевский.
Но есть у него и нечто существенно новое в сравнении с Белинским. Когда Белинский писал: "пока в этом (то есть в верности картин русской жизни. -- ", он рассматривал такое положение как временное и связывал его с неразвитостью русской общественной жизни, "которая еще не сложилась и не установилась", чтобы дать литературе идеал, прямо выражающий народные интересы. Во времена Добролюбова развитие общественной жизни привело к созданию лагеря защитников народа, революционных демократов. И в литературе были писатели, которые сознательно служили народу, выражали революционно-демократический идеал. Именно на этом пути, считал Добролюбов, с наибольшей полнотой и правдивостью можно было отразить новое содержание народной жизни в эпоху, когда на борьбу начали подниматься сами угнетенные массы.
"Говорят: дух партий, сектантизм вредят таланту, портят его произведения. Правда! И поэтому-то он должен быть органом не той или иной партии или секты, ... но сокровенной думы всего общества, его может быть еще не ясного самому ему стремления" {Там же, стр. 306.},-- писал Белинский, имея в виду партии господствующего меньшинства. Добролюбов уже прямо связывает отражение передовых стремлений общества с народными интересами и говорит о необходимости в противовес другим партиям создать в литературе.
Учение о народности литературы было связано у Добролюбова с обобщением опыта русской и европейских литератур и основывалось на понимании решающей роли народных масс в истории. Не отвлеченные теории о породе и наследственном различии, подчеркивал он, не генеалогические интересы составляют ее движущий нерв, а постоянная борьба трудящихся против дармоедов -- борьба смердов и бояр, браминов и париев, борьба угнетенных русских крестьян против помещиков. Добролюбов видел эту борьбу и в капиталистической Европе. Споря с либеральным профессором Бабстом (см. рецензию на книгу Бабста "От Москвы до Лейпцига"), который считал, что просвещение приведет к тому, что мирным путем будут ликвидированы язвы и противоречия европейской жизни, Добролюбов убежденно заявляет: "С развитием просвещения в эксплуатирующих классах только форма эксплуатации меняется и делается более ловкой и утонченной; но сущность все-таки остается та же, пока остается по-прежнему возможность эксплуатации" (4, 394).
Он говорит о своекорыстном стремлении различных партий и кружков использовать народ в своей борьбе за власть; но как только они видят опасность со стороны самих тружеников, забывают о своих раздорах, "имея в виду одно: общими силами противостоять рабочим классам, чтобы те не вздумали потребовать своих прав" (4, 399).
Добролюбов верил в победу народа, он видел, что "в рабочих классах накипает новое недовольствие, глухо готовится новая борьба", от которой не спасут ни гласность, ни образованность, ни парламентская говорильня, ни прочие блага капиталистической цивилизации, восхваляемые либералами России и Запада.
"В общем ходе истории самое большое участие приходится на долю народа и только весьма малая доля остается для отдельных личностей",-- писал Добролюбов (3, 136). Вот почему точка зрения народа, его интересы, идеи революционного преобразования русской жизни должны быть положены в основание и истории, и литературы, и литературной критики. В литературе должен звучать голос самого народа, она должна выражать его интересы. Художественность в искусстве и защита народных интересов, реализм и народность связаны, ибо народный взгляд на вещи является в то же время наиболее правильной, "общесправедливой, человеческой" точкой зрения.
Важнейшим этапом на пути становления реализма и народности русской литературы Добролюбов считал творчество А. С. Пушкина. Великому национальному поэту он посвятил одну из первых своих работ -- "Александр Сергеевич Пушкин" (1857). С творчеством Пушкина связывает критик "открытие действительности в русской литературе". Пушкин сумел увидеть истинную поэзию в самой действительности. В его созданиях русская публика поняла "цену жизни". Это эстетическое открытие было обусловлено не только талантом поэта, но и его высокогуманным идеалом, широтой его интересов: "Имевший случай войти в соприкосновение со всеми классами русского общества, Пушкин сумел постигнуть истинные потребности и истинный характер народного быта" (1, 114). После Пушкина в поэзии нельзя уже было воспевать отвлеченные красоты и надзвездные сферы, точно так же как и гуманные идеи нельзя было понимать совершенно отвлеченно от жизни, ударяться в слезливую сентиментальность, казнить небывалые книжные пороки и венчать несуществующую идеальную добродетель. В этом обращении к реализму и гуманности Добролюбов видит форму народности у Пушкина. Но при всей широте интересов поэта в его произведениях преобладало еще "очарование нашим бедным миром", "он мало смущался его несовершенствами", критическое начало, единственно плодотворное, по мысли Добролюбова, соответствующее интересам угнетенного народа, еще слабо выражено в его творчестве. Вот почему Добролюбов считал, что содержания народности
В рецензии на изданный Анненковым седьмой, дополнительный том сочинений поэта, куда вошли многие произведения, ранее не издававшиеся, запрещенные цензурой и т. д., критик развивает эти мысли. Он останавливается на тех произведениях Пушкина, которые свидетельствовали о разладе его с обществом, о внутренней неудовлетворенности. Пушкин был в России не только великим поэтом, "честью своей родины", пишет Добролюбов, но и одним из вождей ее просвещения. И в то же время критик говорит об отсутствии у поэта "серьезных, независимо развившихся убеждений", о том, что он "отталкивал от себя общественные вопросы", о "полном обращении его к чистой художественности".
С добролюбовскими суждениями о Пушкине мы не во всем можем согласиться. Здесь мы находим немало противоречий, которые лишь отчасти можно объяснить условиями напряженной борьбы революционно-демократической критики с официальной наукой и защитниками теории "чистого искусства", которые фальсифицировали творчество великого поэта, провозглашали его поборником "чистой художественности". Следует иметь в виду также, что многие вольнолюбивые произведения Пушкина были в то время неизвестны, не были раскрыты его связи с декабристами, с передовыми идеями его века.
Но главное не в этом. Добролюбов и современную ему литературу, и ее развитие в прошлом рассматривает с точки зрения того, как она выражала интересы народа -- и не вообще русского народа, как чего-то единого, совокупности всех его классов и сословий, удящихся масс. Такая постановка вопроса была большим завоеванием русской критики, она была обусловлена новым этапом исторического развития в 50-е -- 60-е годы.
движение русской литературы к национальной самобытности, реализму и народности, которые он рассматривал как тесно связанные между собой начала.
Добролюбов в новую эпоху заново пересматривает историю русской литературы, его оценки произведений XVIII века, сатиры в эпоху Екатерины и т. д. гораздо более резки, чем у зрелого Белинского. Он полностью отказывает в народности допушкинскому периоду русской литературы, в которой отражение интересов народа и народной жизни было выражено еще слабо.
Добролюбов здесь ошибался. Ему не удалось в своих историко-литературных работах до конца выдержать принцип историзма. Совершенно справедливо говоря о том, что пушкинское понимание народности было исторически обусловлено, что Пушкин, принадлежал своему времени и не мог выйти за его пределы, ибо "время строгого разбора еще не наступило" в русской литературе, оно еще не было подготовлено всем ходом русской жизни, критик в то же время порою прямо предъявляет Пушкину требование народности, которое было выдвинуто революционно-демократическим этапом освободительной борьбы. Именно поэтому он неправомерно разрывает форму и содержание народности, то есть реализм, гуманное начало поэзии Пушкина и отражение интересов народа.
Подлинный историзм означает не только анализ явления в связи с особенностями того исторического периода, к которому оно относится, но и с точки зрения современности, которая на каждом этапе освободительного движения становится все более высокой. В. И. Ленин писал, например, что правильно понять творчество Л. Толстого можно только в связи с условиями, которые его породили, и учитывая при этом точку зрения пролетариата.
Добролюбов шел, хотя и не до конца последовательно, по правильному пути, когда он связывал понимание народности Пушкина и со своим временем, с идеалами революционно-демократического этапа освободительного движения. И в этом отношении, несмотря на ошибки критика в оценке некоторых конкретных явлений литературы, в его пожалуй, гораздо больше истины, чем у авторов многих современных статей, в которых все хорошие русские писатели выступают как писатели прогрессивные, как демократы, писатели народные -- причем, равно народные,-- совершенно не учитывается само исторически изменяемое содержание народности, не учитывается "точка зрения пролетариата".
Добролюбов выступал за расширение сферы искусства, за более активное обращение его к жизни народа. Существенные стороны проблемы народности он рассматривает в статье "А. В. Кольцов" (1857). Революционные демократы указывали на большую роль Кольцова в завоевании народности русской литературой. В связи с выходом в 1856 году второго издания сборника стихотворений Кольцова (где была напечатана и биография поэта, написанная Белинским) со статьями о Кольцове выступили Чернышевский, Салтыков-Щедрин, Добролюбов.
Развивая в условиях обостренной политической борьбы основные положения Белинского о творчестве Кольцова, революционно-демократическая критика 50--60-х годов особенно большое значение придавала глубокой связи художника с народной жизнью, с современностью, вопросу о мировоззрении писателя. Наиболее полно эти идеи были развиты в замечательной статье Салтыкова-Щедрина "Стихотворения Кольцова" (1856), вступительная теоретическая часть которой -- подлинный манифест революционно-демократической критики -- была запрещена цензурой и только в наши дни стала достоянием читателя.
Полемизируя с П. Анненковым, который призывал художников "заниматься своими великими предметами, но на условии заниматься ими исключительно", и уйти в область эстетического созерцания, Салтыков-Щедрин пишет, что эти требования отдают искусству "область внеобщественную и, следовательно, фантастическую": художника нельзя оторвать от общественной среды, в которой он живет, от современных проблем. "Признав таким образом художника представителем общества, мы должны принять и ту мысль, что лишь такое явление, которое носит на себе все признаки современности, может служить без ущерба для самого искусства предметом его" {"Литературное наследство", No 67, стр. 294.}. Искусство должно быть "проникнуто мыслью и мыслью исключительно современною. не чутьем художника как хотят уверить нас многие, а деятельной и добросовестною разработкой фактов, действительным участием в труде современности". "определить тот путь, по которому идет человечество" {"Литературное наследство", No 67, стр. 296.}. Для этого надо сочувствовать передовым идеям времени, быть на уровне современной мысли в искусстве, с пониманием и выражением которой Салтыков-Щедрин связывает понятие народности. Обратиться к жизни народа, "подумать об искоренении тех причин", которые породили его темноту и забитость, не убаюкивать народ, не воспевать его смирение и терпение, не приписывать ему идеальные добродетели, а "пробуждать в сознание, которое бы сделало для нее самой настоятельной потребностью те качества, которыми мы заблаговременно и так легкомысленно ее наделяем..." -- вот истинный путь народности в искусстве.
Добролюбов, начинающий тогда критик, не мог знать этой статьи, но в его работе о Кольцове и особенно в последующих его статьях очень много общего с постановкой проблемы народности у Щедрина.
силы простого русского человека. И не в том только, что поэт черпал материал для своих произведений из народной жизни, использовал богатство народного творчества. Не в самом по себе обращении к жизни народа,-- признак народности. Так называемые народные песни поэтов XVIII века. гг. Карабанова, Николева, Нелединского-Мелецкого, а также Мерзлякова, Дельвига, хоть поэты эти и пытались изображать народную жизнь и подражали народным песням,-- мало что несут в себе от народности. Это скорее псевдонародность, ибо у поэтов этих были ложные, взгляды на поэзию: они не хотели понять, что достоинство поэта заключается в том, чтобы не идеализировать, не украшать народную жизнь, а "уметь уловить и выразить красоту, находящуюся в самой природе предмета". Народная жизнь и народные песни казались им дикими и грубыми, и "они постарались откинуть все то, что напоминает о действительной жизни, то есть откинуть всякую поэзию". Русские крестьяне превратились у них в прилизанных сентиментальных пастушков и пастушек, с "приторными, ненатуральными, небывалыми чувствованьицами".
"От всех этих песенок песни Кольцова отличаются, как небо от земли,-- пишет Добролюбов. -- В его стихах впервые увидали мы чисто русского человека, с русской душой, с русскими чувствами, коротко знакомого с бытом народа, человека, жившего его жизнью и имевшего к ней полное сочувствие. Его песни по своему духу во многом сходны с народными песнями, но у него более поэзии, потому что в его песнях более мыслей, и эти мысли выражаются с большим искусством, силою и разнообразием, потому что чувства его более глубоки и сознательны и самые стремления более возвышенны и определенны" (75).
Эта мысль чрезвычайно важна для Добролюбова. Поэзия истинно народная для него -- это не подслащенная барская поэзия о народе и не какая-то особая "сниженная" поэзия для народа,-- это общенациональная, общенародная поэзия, возвращающая народу его ценности еще более обогащенными, отражающая передовые идеи времени.
Вот почему даже народные песни, в которых так много жизни, истинной поэзии, в которых отражены горе народное, видно стремление к лучшей доле, не вполне могут удовлетворить Добролюбова. Эти песни отражают не только силу народа, но и недостаточность народного сознания: стремление к лучшему большей частью в них неопределенно, бессознательно, а "отчаянный удалой порыв бывает и неразумен", он "часто уничтожается сам собой". Задача поэта -- не спускаться до этой неразвитости, а подымать народ, развивать его сознание.
Добролюбов последовательно рассматривает произведения Кольцова и приходит к выводу, что расширение кругозора самого поэта -- знакомство с кружком Станкевича, благотворное влияние Белинского -- способствовало углублению реализма и народности его творчества. Получили простор для своего развития природные особенности таланта Кольцова -- стремление к простоте, естественности, отвращение от пустой мечтательности, художественная смелость: в его стихах впервые нашли отражение повседневные нужды крестьянина, его тяжелый труд, заботы о материальной стороне дела.
"О степени участия народности в развитии русской литературы" (1858). Он прямо ставит здесь вопрос о необходимости создать партию народа в литературе, которая сознательно и убежденно будет отстаивать народные интересы.
В поэзии, в исторической науке, политической экономии, говорит Добролюбов, постоянно борются враждебные тенденции, и происходит это потому, что они отражают борьбу в общественной жизни, служат различным интересам. В древности, при господстве патриархальных отношений, "когда еще не существовало ни малейшего разлада между жизнью семейной и государственной", в поэзии также не было борьбы враждебных сил, в ней выражались "действительно общенародные интересы и воззрения на жизнь". Появляются угнетатели и угнетенные -- и литература начинает отражать их противоположные интересы. Господствующие классы стремятся подавить голос народа в поэзии, насильно навязать ему "понятия и взгляды в пользу победивших". Постепенно в письменной литературе возобладал дух "парциальности" -- "угождения своекорыстным требованиям меньшинства": "Массе народа чужды наши интересы, непонятны наши страдания, забавны наши восторги. Мы действуем и пишем, за немногими исключениями, в интересах кружка, более или менее незначительного; оттого, обыкновенно, взгляд наш узок, стремления мелки, все понятия и сочувствия носят характер парциальности. Если и трактуются предметы, прямо касающиеся народа и для него интересные, то трактуются опять не с общесправедливой, не с человеческой, не с народной точки зрения, а непременно в видах частных интересов той или другой партии, того или другого класса" (172--173).
естественного человека. Борьбу между эксплуататорами и эксплуатируемыми он объясняет тем, что победители, стремясь удовлетворить свои "искусственно возбужденные влечения", лишают угнетенных возможности удовлетворять свои естественные потребности. Он ошибался, полагая, что с ростом образованности и "литература,-- нет сомнения,-- расширив круг своего действия и избавившись от духа кружков и партий" (курсив мой. -- А. Д.).
Каждое сословие, каждая партия защищает свои интересы, пишет Добролюбов, "но дурно вот что: между десятками различных партий почти никогда нет партии народа в литературе" (173).
Говоря о том, что образованный слой общества оказался оторванным от народа и часто враждебным ему, так как был заинтересован в эксплуатации народного труда, в незыблемости существующего несправедливого порядка вещей, Добролюбов в то же время раскрывает сложность отношения образованных людей к народу. Разрозненность различных кружков и партий, особенно заметная на Западе, приводит к тому, что каждая партия, борясь за власть, вынуждена обращаться к народу, выдавать себя за его защитницу -- так и в литературу проникают народные стремления.
Голос народа все громче звучал в поэзии по мере того, как народ просыпался, поднимался на борьбу. Это происходило и потому, что дух "парциальности" глубоко враждебен не только народу, но и самой природе художественного творчества -- он приводит к мелкости и узости взгляда на мир, противоречит общечеловеческой, гуманной точке зрения. Лучшие из образованных людей, в том числе и в литературе, стремятся освободиться от этой узости и отразить "интересы истинные и существенно важные".
С глубокой проницательностью пишет критик о том, что угождение своекорыстным интересам меньшинства происходит в литературе не только прямо, но и под покровом воспевания различных отвлеченных добродетелей, возвышенных красот, оторванных от жизни фантазий и т. д.,-- все это уводит литературу от ее прямых, задач борьбы за счастье человека. Приближение литературы к настоящей действительной жизни, избавление ее от всего призрачного -- обращение к реализму -- совпадает с движением по пути к народности.
жизнью, развивает их, обсуждает -- и в этом ее великое значение. Чем смелее, решительнее и последовательнее будет она улавливать и отражать эти назревшие в обществе идеи, чем более широкий круг она захватит -- тем более полно будет выражена ее народность, ибо поступательное развитие общества совершается в конечном итоге в интересах народа и не может не привести к его победе.
Наряду с проблемой отражения народных интересов, правды народной жизни, Добролюбов рассматривает и другую сторону проблемы народности -- доступность литературы народу. оно связано с проблемой пролетарской партийности -- с сознательным выражением интересов социалистического пролетариата, тут нельзя не видеть прямой преемственности между революционно-демократической критикой и марксистской наукой. Добролюбов с сокрушением говорит об узости круга людей образованных и о десятках миллионов простых людей, которые населяют Россию и которым, к сожалению, "вовсе нет дела до художественности Пушкина, до пленительной сладости стихов Жуковского, до высоких парений Державина и т. д. Скажем больше: даже юмор Гоголя и лукавая простота Крылова вовсе не дошли до народа" (172).
Темный, неграмотный народ вынужден заботиться о хлебе насущном для себя и о прокормлении образованных людей. "И поверьте,-- пишет критик в другом месте,-- что эти миллионы вовсе не виноваты в своем невежестве: не они отчуждаются от знания, от искусств, от поэзии, а их чуждаются и презирают те, которые успели захватить умственное достояние в свои руки" (200).
Прослеживая путь русской литературы, критик приходит к выводу, что она последовательно отражала развитие жизни, новые потребности, которые уже созрели в обществе. Несмотря ни на какие препятствия, круг действия ее все расширялся, и это совпадало "с другим не менее важным обстоятельством -- приближением ее к настоящей, действительной жизни" (186). Если до Пушкина мир действительности отрицался поэтами "во имя отвлеченных идей и заоблачных мечтаний", то после него это отрицание шло "во имя правды самой жизни".
Гоголь, сосредоточивший свое внимание на изображении отрицательных сторон современной ему действительности, сделал дальнейший шаг по пути к народности, "но и он не смог идти до конца по своей дороге. Изображение пошлости жизни ужаснуло его; он не сознал, что эта пошлость не есть удел народной жизни, не сознал, что ее нужно до конца преследовать, нисколько не опасаясь, что она может бросить дурную тень на самый народ,.. Нет, н Гоголь не постиг вполне, в чем тайна русской народности" (204--205),-- делает вывод Добролюбов. Правда, Гоголь "в лучших своих созданиях очень близко подошел к народной точке зрения, но подошел бессознательно, просто художнической ощупью" (213). Критик пишет, что по мере развития русская литература все больше склонялась к общественным интересам, писатели раскрыли много хороших, добрых начал в простом русском человеке, но главного своего назначения -- "служить выражением народной жизни, народных стремлений", служить
Очень много сделал для достижения народности Кольцов, который "жил народной жизнью, понимал ее горе и радости, умел выражать их". Но литература истинно народная -- это литература, стоящая на уровне самых передовых идей современности, всеобъемлющая по своему характеру, захватывающая важнейшие проблемы жизни нации. И если свою статью о Кольцове Добролюбов заканчивал словами о том, что это был "великий народный поэт", то теперь он более отчетливо видит и недостатки поэзии Кольцова -- ей недостает национальной общезначимости, широты, всесторонности взгляда: "Простой класс народа является у него в уединении от общих интересов, только с своими частными житейскими нуждами" (205).
Богатейшие возможности таланта глубоко народного могли бы раскрыться в творчестве Лермонтова: он, по словам Добролюбова, не только постиг недостатки современного ему общества, "он умел понять и то, что спасение от этого ложного пути находится только в народе... К несчастью, обстоятельства жизни Лермонтова поставили его далеко от народа, а слишком ранняя смерть помешала ему даже поражать пороки современного общества с тою широтою взгляда, какой до него не обнаруживал ни один из русских поэтов..." (205--206).
С глубокой убежденностью пишет Добролюбов о том, что русская литература должна вступить в новый этап своего развития. "Чтобы быть поэтом истинно народным... надо проникнуться народным духом, прожить его жизнью, стать вровень с ним, отбросить все предрассудки сословий, книжного учения и пр., прочувствовать все тем простым чувством, каким обладает народ" (203). Отражая интересы народа, литература должна также просвещать народ, сделать в будущем идеи правды и гуманности его собственным достоянием.
Это была программа, определявшая развитие литературы на многие годы вперед. И хотя Добролюбов, лучше чем кто-либо другой знавший темноту и забитость народа, с горечью писал, что это будущее, "без сомнения, довольно отдаленное", он глубоко верил в него. Эта программа вдохновляла многих русских писателей, способствовала расцвету их творчества. В ней есть та широкая правда, которая делает ее живой и для нашей эпохи.