Н. А. ДОБРОЛЮБОВ В ДУХОВНОМ МИРЕ В. И. ЛЕНИНА
Шел 1922 год -- пятый год после Великой Октябрьской революции. В марте Ленин пришел на Всероссийский съезд металлистов -- рабочих, которым предстояло, в сущности, проделать еще одну революцию -- индустриализировать Россию. Он выступил на заседании партийной группы съезда, как бы мы сказали сегодня, или -- коммунистической фракции, как выражались в ту пору.
Говорил Ленин с народом обычно прямо, начистоту, не уходя в сторону ни от каких больных вопросов. Так и на этот раз. Одна из самых трудных проблем состояла в поиске тех форм организации труда и производства, которые отвечали бы характеру наступившего с окончанием гражданской войны периода. Ленин отметил болезненность, конвульсивность перестройки... И вдруг привел неожиданный литературный пример -- вспомнил Обломова как тип русской жизни, который все лежал на диване и составлял планы. С тех пор Россия проделала три революции, но Обломов остался, потому что "Обломов был не только помещик, а и крестьянин, и не только крестьянин, а и интеллигент, и не только интеллигент, а и рабочий и коммунист". "... Старый Обломов остался и надо его долго мыть, чистить, трепать и драть, чтобы какой-нибудь толк вышел" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 13.}.
Наверное, в аудитории было немало таких слушателей, которых охватило чувство удивления: при чем здесь какой-то помещик-лентяй, которого давным-давно изобразил в своем романе писатель Гончаров?
И -- не только удивление. Сравнить коммуниста, проделавшего величайшую революцию, крови не жалевшего на борьбу с "контрой",-- с кем? С помещиком?.. Еще неизвестно, как бы квалифицировали такое сравнение, если б оно не принадлежало Ильичу... А он терпеть не мог обтекаемых формулировок, амортизирующих речевых прокладок... Он любил заострять мысль, иногда -- предельно. Потому что верил в способность народа понять историческую правду и хотел, чтоб эта правда быстрее дошла до самого сердца слушающего.
А перед этим Ленин обратился к только что опубликованному в "Известиях" стихотворению Маяковского "Прозаседавшиеся" и решительно поддержал сатиру поэта, направленную на заседательскую суетню. А дальше шел уже известный нам пример с Обломовым.
Что общего между Обломовым и прозаседавшимися? Казалось бы, ничего! Полнейшая каменная неподвижность на одном полюсе и бурная, вулканическая жизнедеятельность -- на другом... А результат? И в том и в другом случае он равен нулю. Перед нами не что иное, как обломовщина наизнанку.
Ленин -- философ, политик, организатор обладал поразительной способностью улавливать черты внутреннего сходства между явлениями внешне противоположными. Он подчеркивал, что "обычное представление схватывает различие и противоречие, но не переход от одного к другому, а это самое важное" {Там же, т. 29, с. 128.}.
Самое важное.. Этому самому важному искусству Ленин учился всю жизнь, и среди его мудрых учителей и наставников виднейшее место занимали русские революционеры-демократы, в том числе Добролюбов. Что касается образа Обломова, то именно он, Добролюбов, дал впервые Ленину ключ к нему (в новых исторических условиях Ленин пошел дальше и увидел в Обломове то, что необходимо было непременно преодолеть, чтоб решить задачи построения нового общества).
У Ленина не так много прямых суждений о Добролюбове, и все они хорошо известны. Чтобы понять, какую роль сыграл именно Добролюбов в формировании духовного мира Ленина -- революционера, надо попытаться осмыслить ленинское отношение к великому критику в контексте тех задач, которые приходилось решать революционному движению на третьем этапе его развития.
По авторитетному свидетельству Н. К. Крупской, "громадное влияние на Ленина с очень ранних лет" имели революционеры-демократы, и среди них Добролюбов. Во многом именно их творчество формировало нравственные устои личности Володи Ульянова -- "презрение к обывательщине, к власти вещей, к бюрократизму, к подхалимству..." {В. И. Ленин о литературе и искусстве. М., 1979, с. 630.}.
Надо ли говорить, сколь важны отмеченные общечеловеческие нравственные принципы и как актуально звучит сегодня мысль об использовании в этом направлении наследия революционеров-демократов -- Белинского, Чернышевского, Добролюбова, Писарева.
Возникает, однако, и такой вопрос: нельзя ли выявить, в чем состоит то наиболее ценное, чем был дорог Ленину именно Добролюбов и что не только роднит его с другими представителями лагеря революцинной демократии, но и характеризует его своеобразие?
Вопрос этот весьма не прост, и сразу же хочется подчеркнуть, что речь ни в малейшей мере не идет о каком-либо противопоставлении Добролюбова его соратникам; повторяем -- только о своеобразии в пределах общеизвестной идейной общности.
Согласно ленинской концепции развития освободительного движения в России, революционеры-демократы, и прежде всего такие, как Чернышевский и Добролюбов, были непосредственными предшественниками социал-демократии, активно и плодотворно использовавшей достижения идеологической мысли второго этапа освободительного движения.
Преемственность подобного рода прослеживается нашими учеными прежде всего в области политики, философии, социологии, что нашло отражение во многих трудах. Нельзя сказать, однако, что это в такой же мере сделано по отношению к литературной критике, хотя Добролюбов был прежде всего критиком.
"связать и литературную критику теснее с партийной работой, с руководством партией" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 47, с. 134.}. Эти слова высказаны в письме М. Горькому в 1908 г., в период реакции, когда большевики мобилизовывали все виды духовного оружия на борьбу с ренегатством.
В переписке с Горьким 1908 года, и прежде всего в цитированном письме от 7 февраля 1908 г., Ленин развертывает целую программу использования литературной критики в общеполитическом органе.
Оперируя такими словами, как "целостная программа", мы, разумеется, не должны забывать, что рождались эти положения не в тиши академических кабинетов, а в сопровождении баррикадных выстрелов и их эха. Поэтому нечего ожидать упорядоченного, последовательного, пункт за пунктом изложения ленинских идей. Их надо извлечь из ленинских документов, найти внутренние связи между ними.
В эпоху реакции Ленин неустанно заботился о необходимости систематической борьбы с политическим упадочничеством и ренегатством. И вот в этих обстоятельствах, когда условия ведения революционно-воспитательной работы в массах были труднее, чем когда бы то ни было, Ленин обращается к литературной критике как одному из важнейших видов идеологической деятельности.
Итак, центральная идея, которую проповедует Ленин,-- связь литературной критики с партийной работой. Одобряя конкретные шаги М. Горького, уже сделанные писателем ("Заметки о мещанстве" в большевистской газете "Новая Жизнь" в 1905 г.), Ленин пишет: "Во сколько раз выиграла бы и партийная работа через газету, не столь одностороннюю, как прежде,-- и литераторская работа, теснее связавшись с партийной, с систематическим, непрерывным воздействием на партию!" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 47, с. 134.}.
И далее Ленин еще раз подчеркивает необходимость систематической, а не от случая к случаю, работы в этом направлении: "Чтобы не "набеги" были, а сплошной натиск по всей линии, без остановки, без пробелов, чтобы с. -д. большевики не только нападали по частям на всяких оболтусов, а завоевали все и вся так, как японцы завоевывали Маньчжурию у русских" {Там же.}.
Итак -- "систематические статьи, периодические, в концерте политической газеты, в связи с партийной работой..." {Там же.}.
А в другом письме, обращаясь к Горькому, Ленин просит у него помощи по "вопросам литературной критики, публицистики и художественного творчества" {Там же, с. 145.}, даже ставя, как видим, критику на первое место!
Возникает вопрос: почему Ленин придавал такое значение литературной критике? Из чего следовало, что этот вид общественной деятельности, вообще говоря, не самый массовый и популярный, мог бы решать столь серьезные социальные задачи? И какую конкретно роль могли играть в осуществлении этого принципа традиции русской революционно-демократической критики?
Для того чтобы ответить на эти вопросы, надобно связать те общеметодологические высказывания Ленина о критике, которые приводились выше, с его конкретными суждениями об опыте критиков, который можно было использовать.
В первую очередь здесь следует обратиться к широко известному отзыву Ленина о том, какое громадное воздействие произвело на него в молодости критическое искусство Добролюбова.
"Говоря о влиянии на меня Чернышевского, как главном,-- признавался Ленин в беседе с соратниками но революционной борьбе,-- не могу не упомянуть о влиянии дополнительном, испытанном в то время от Добролюбова... За чтение его статей в том же "Современнике" я тоже взялся серьезно. Две его статьи -- одна о романе Гончарова "Обломов", другая о романе Тургенева "Накануне" -- ударили как молния. Я, конечно, и до этого читал "Накануне", но вещь была прочитана рано, и я отнесся к ней по-ребячески. Добролюбов выбил из меня такой подход. Это произведение, как и "Обломов", я вновь перечитал, можно сказать, с подстрочными замечаниями Добролюбова. Из разбора "Обломова" он сделал клич, призыв к воле, активности, революционной борьбе, а из анализа "Накануне" настоящую революционную прокламацию, так написанную, что она и по сей день не забывается" {В. И. Ленин о литературе и искусстве. М., 1979, с. 650.}.
Могут сказать: но ведь это же о молодом Ленине, скорее даже еще об Ульянове, находившемся в процессе социально-нравственного самоопределения. Верно, и мы обычно ограничиваемся подобным толкованием...
Между тем Добролюбов, его опыт критика и публициста сыграли немалую роль в практической деятельности зрелого Ленина -- организатора революционной прессы.
Приведенная выше ленинская оценка Добролюбова высказана в 1904 г. Отсюда вполне естественно, что в 1908 г., т. е. спустя всего лишь 4 года, когда Ленин обращался к М. Горькому по вопросам издания газеты "Пролетарий" и призывал связать литературную критику с партийной работой, он имел в виду и опыт Добролюбова -- критика и пропагандиста (революционная прокламация, которая "и по сей день не забывается"). А заканчивал Ленин свой отзыв о Добролюбове следующими словами: "Вот как нужно писать! Когда организовалась "Заря", я всегда говорил Староверу (Потресову) и Засулич: "Нам нужны литературные обзоры именно такого рода" {Там же.}.
"Вот как нужно писать!" В глазах Ленина Добролюбов был мыслителем-трибуном, который умел не только провозглашать насущно необходимые идеи, но и находить наиболее яркие, экспрессивные, "заразительные" средства для их выражения. Возникал тот случай, когда форма (которая всегда существенна) оказывалась существенной в максимально возможной степени, когда ее "грузоподъемность" и социальная убедительность становились наибольшими.
Вероятно, здесь, в самом характере выражения идей, в значительной мере видел Ленин секрет успеха боевых выступлений Добролюбова, что находит отражение в первом опубликованном ленинском отзыве о Добролюбове как писателе, "страстно ненавидевшем произвол и страстно ждавшем народного восстания против "внутренних турок"..." {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 5, с. 370. (Подчеркнуто мною. -- В. Б.)} Все это и делало Добролюбова писателем, который был дорог "всей образованной и мыслящей России" {Там же.}.
Наверное, не только для своего времени Добролюбов есть идеальное воплощение единства слова и дела, нравственного принципа и конкретного житейского поступка (как часто у нас все еще возникают между ними, мягко говоря, некоторые несовпадения).
Один из сотрудников журнала "Современник" М. А. Антонович так характеризовал своеобразие личности Добролюбова: "... что особенно возвышало его, ... что составляло его характерную отличительную особенность... -- это страшная сила, непреклонная энергия и неудержимая страсть его убеждений. Все его существо было, так сказать, наэлектризовано этими убеждениями, готово было каждую минуту разразиться и осыпать искрами и ударами все, что заграждало путь к осуществлению его практических убеждений. Готов он был даже жизнь свою положить за их осуществление. Каждая его практическая мысль, каждое слово так и рвалось неудержимо осуществиться на деле, что при данных условиях было невозможно; и эта невозможность служила для него источником нервных страданий и нравственных мук" {Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников. М., 1986, с. 199.}.
Вот перед нами ключ и к добролюбовскому характеру, и к его драматической, даже трагической судьбе...
Напомним, что "Заря" -- это первый научно-политический журнал (издавался в Штутгарте в 1901--1902 гг. под редакцией Ленина), который призван был теоретически подкрепить те практические идеи, которые русская социал-демократия стремилась провести в жизнь. Это был период напряженнейшей борьбы за ликвидацию кружковщины, оппортунизма, пережитков народничества, против легального марксизма, за чистоту марксистской идеологии. Это был период борьбы за партию (Ленин говорил, что "Искра" стала партией, а партия стала "Искрой").
В этих условиях, как видим, приходилось решать кардинальнейшие задачи организации революционного движения, от успехов которого зависели исторические судьбы России. Постоянно размышляя о принципах строительства новой прессы, Ленин и обратился к опыту Добролюбова. Его статьи в глазах Ленина были образцом в истолковании и использовании литературных образов с целью революционизирующего воздействия на сознание участников борьбы против самодержавия и царизма.
Позже, когда началась реакция, когда в революционном движении вновь воцарилась обстановка хаотической неупорядоченности, которую необходимо было преодолеть как можно быстрее, при организации журнала "Пролетарий" Ленин и выдвинул идеи использования литературной критики в революционной борьбе.
В 1909 г. в статье "О "Вехах"" Ленин опровергает мнение, будто вожди революционной демократии были выразителями только интеллигентских настроений. Прямых суждений о Добролюбове-критике нет. Но приведенные выше факты позволяют утверждать, что опыт Добролюбова не только не был и не мог быть забыт, но, напротив, обретал особую актуальность в условиях борьбы с реакцией.
Так выглядит отношение Ленина к Добролюбову как замечательному толкователю литературных явлений, умевшему извлечь из художественного образа максимум общественно-актуального и донести до широкого читателя соответствующие идеи пламенным словом публициста. Но критика все ж, в конце концов, это всегда нечто если не "вторичное" по отношению к литературе, то, во всяком случае, зависящее от того, что скажет (или чего не скажет) литература и от чего можно будет оттолкнуться в своих суждениях о ней.
Возникает вопрос: а какие задачи Ленин ставил в эту пору непосредственно перед литературой? Хорошо известно, что в огне революции 1905 года родился такой основополагающий принцип нового искусства, как партийность. Знаменитая ленинская статья "Партийная организация и партийная литература" была опубликована в конце 1905 г. в газете "Новая Жизнь" (там же, где, кстати, увидела свет и упоминавшаяся в ленинском письме М. Горькому от 7. II. 1908 г. статья пролетарского писателя "Заметки о мещанстве").
Нет нужды обращаться сейчас к содержанию этой статьи. Обратим внимание лишь на одно обстоятельство: открытое, прямое, последовательное служение передовому классу, его интересам должно было придать художнику новую энергию, а его труду -- большую целеустремленность, большую общественную результативность.
В творчестве гениального человека, о каком бы виде деятельности ни шла речь, будь то наука, искусство или политика, и как бы ни было многогранно и разносторонне это творчество -- в конце концов все внутренне взаимосвязано. И повысившийся у Ленина интерес к литературной критике в новых исторических условиях теснейшим образом связан с новым пониманием задач искусства, то есть с разработкой принципа партийности. Ленин, таким образом, предпринимает энергичные усилия для сближения художественного сознания, отражающего борьбу масс, и его научно-критического толкования. Цель -- двуедина. С одной стороны, помочь успешнее справляться со своими задачами; с другой стороны, помочь критике активизироваться, если можно так выразиться, актуализироваться. Связавшись теснее с задачами общепартийного порядка, критика обретала возможность более активного публицистического вмешательства в жизнь.
Таким образом, в период первой русской революции Ленин одновременно разрабатывал и принципы нового искусства, и формы и методы развития литературной критики.
Понимание природы литературной критики, новых возможностей ее воздействия на общественное сознание в условиях третьего этапа освободительного движения Ленин вырабатывал, усваивая опыт предшественников, а среди них, пожалуй, в первую очередь именно опыт Добролюбова-критика.
Более того, Ленин и сам выступает в это время как критик-пропагандист. 11 (24) сентября все того же 1908 г. в том же "Пролетарии" он публикует знаменитую статью "Лев Толстой, как зеркало русской революции". Она имела боевую практическую направленность: признавая огромную силу толстовского реализма, Ленин одновременно беспощадно разоблачает "толстовщину".
Характерная черта революционно-демократической критики XIX в. -- стремление не только глубоко понять ведущие тенденции исторического процесса, но и повлиять на их ход. Естественно, впрочем, что материальной силой идея может стать только после того, как овладеет массами. Уже Добролюбов понимал это. Отсюда -- его стремление завоевать читателя, превратить в своего союзника. Между тем в "солидном" западном литературоведении до сих пор делаются попытки трактовать природу критики прямо противоположным образом. "Между книгой и читателем встает сомнительная в своей закономерности фигура критика, " {Верли М. Общее литературоведение. М., 1957, с. 179.}.
В своей статье о Л. Толстом, одной из целого цикла выступлений, Ленин дал непреходящего значения образец истолкования творчества художника в связи с коренными социальными проблемами современности, революционного движения.
Смысл реальной критики Добролюбова, как мы знаем, состоял в том, чтобы брать художественное произведение и сумму породивших его жизненных явлений как единый комплекс. А это давало возможность критику порой делать более широкие выводы, чем делал сам писатель.
Ленин пошел еще дальше. Выводы он извлекал уже не только непосредственно из созданных художником образов, типов, картин, но и из того скрытого, внутреннего "сцеплений", которые имели друг с другом различные произведения писателя, образуя его единый целостный художественный мир.
Отталкиваясь от принципов революционно-демократической критики, Ленин связывает теперь задачи критики с углубившимся представлением о процессе отражения явлений бытия в художественном образе (что составляет часть его теории отражения, активно разрабатываемой как раз в эту пору).
Назвав Л. Толстого "зеркалом русской революции", Ленин вложил в это выражение специфический и в каком-то смысле полемический (антинатуралистический) смысл. Ведь Л. Толстой нигде не изобразил критика, но порождением объективных сторон русской жизни на крутом социальном переломе.
"Познание есть отражение человеком природы. Но это не простое, не непосредственное, не цельное отражение, а процесс ряда абстракций, формирования, образования понятий, законов etc..." {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 29, с. 163--164.}
"Отражение природы в мысли человека надо понимать не "мертво", не "абстрактно", не без движения, не без противоречий, а в вечном движения, возникновения противоречий и разрешения их" {Там же, с. 177.}.
Обратим внимание на такую немаловажную подробность: фундаментальный ленинский труд по философии "Материализм и эмпириокритицизм" и статья о Л. Толстом рождались одновременно: монография -- с февраля по октябрь 1908 г., статья о Л. Толстом была опубликована 11 сентября 1908 г. Вспомним, что ленинские суждения о критике содержатся в переписке Ленина с Горьким в феврале 1908 г.
Иными словами, Ленин параллельно, одновременно обосновывал важность роли критики в общественной жизни на новом этапе, сам выступал и как критик с оценкой творчества Л. Толстого, и как философ с осмыслением природы художественного творчества.
Партийность, критика, гносеология художественного познания -- вот три главных стратегических направления, органически связанных между собой, движение по которым приводит к пониманию ленинской концепции художественного сознания XX века.
"Язык Тургенева, Толстого, Добролюбова, Чернышевского -- велик и могуч" {Там же, т. 24, с. 294.}. Подобными суждениями Ленин проницательно предупреждал об опасности вульгарно-социологических подходов к искусству, прямолинейного противопоставления художников с позиций их социального происхождения.
Против вульгарного социологизма и одновременно против забвения социально-классовых первооснов искусства -- этому учит нас ленинское восприятие наследия революционера-демократа Добролюбова.
Сказанное вновь обращает нас к тому, с чего начиналась эта статья: к ленинскому отзыву об Обломове.
Несколько лет назад в нашей печати были подвергнуты критике несколько книг серии "Жизнь замечательных людей", в которых нарушался принцип конкретного историзма, недооценивалось, а то и искажалось наследие революционеров-демократов. К числу критикуемых книг относилась и интересная в целом работа Ю. Лощица о Гончарове.
В юбилейном для Добролюбова 1986 году книга Ю. Лощица о Гончарове вышла вторым изданием, исправленным и дополненным. Теперь здесь появилась и ссылка на Добролюбова, указавшего на живучесть Обломова (отношение критика к "Обломову" определяется таким нейтрально-холодноватым словосочетанием: "заинтересованное присматривание"). Цитируется и ленинский отзыв...
опираясь на широту ленинской трактовки, "Обломов, глядишь, уже в воздушных лайнерах, позевывая, летает с континента на континент, а иной литературовед-старовер по-прежнему числит его за "патриархальным укладом" и ни за что не согласен выпустить из потустороннего темного царства. Вот уж, право, где косность-то, кондовая, убогая, источенная ржей и изъеденная молью!" {Лощиц Ю. Гончаров. М., 1986, с. 177.}
Перед нами, вероятно, тот случай, когда кипучая эмоциональность опережает... хотя бы "заинтересованное присматривание".
А ведь суть-то полемики была не в этом. Доказывая генетическую связь обломовщины с крепостничеством, без коего она просто-напросто не выжила бы, "протянула ноги", оппоненты Ю. Лощица вовсе не собирались "запереть" Обломова в темном царстве и ограничить радиус "действия" образа. Напротив, говорилось как раз о том, что Обломова упорно тащат за собой в будущее не только социальные, но и духовные пережитки крепостничества, и прежде всего привычка жить за счет других, ничего не делая самому, да и ничего толком не умея делать (так и напрашивается нынешнее -- "живя на нетрудовые доходы").
Ю. Лощиц, цитируя Ленина, не приводит отзыва о Маяковском. И напрасно, ибо только во взаимодополнимости образов раскрывается сущность обломовщины в новых исторических условиях.
Если бы Ю. Лощиц дал себе труд прочитать выступление Ленина полностью, а не ограничился воспроизведением хрестоматийно известной цитаты {Почему-то на стр. 176-й книги дается ссылка на т. 38 Полного собрания сочинений Ленина, в то время как его речь, содержащая отзыв о герое Гончарова, опубликована в т. 45.}, он бы обратил внимание, что в этом не слишком большом по объему выступлении оратор еще дважды упоминает обломовщину. Когда, говорит Ленин, боевого коммуниста со всевозможными заслугами в прошлом заставляют торговать, а делать он этого совершенно не умеет, в то время как поручить это надо расторопному, добросовестно относящемуся к делу (и не имеющему особых заслуг перед революцией) приказчику, который гораздо лучше справится со своей работой,-- "вот здесь-то и сказывается наша обломовщина" {Ленин В. И. Полн. собр. соч., т. 45, с. 14.}.
этого в изобилии возникало всякого рода бюрократическое вспышкопускательство.
Нет возможности подробнее говорить о концепции Ю. Лощица, о "мифологическом реализме" Гончарова, о том, что "Обломов" -- "большая сказка" {Лощиц Ю. Гончаров, с. 179, 180.}. Но односторонность трактовки образа Обломова у него очевидна.
Убежден, что гораздо более справедливо суждение П. Николаева, который в своем выступлении на Всесоюзном совещании заведующих кафедрами общественных наук в октябре 1986 г. упрекнул фильм Михалкова-Кончаловского все в том же недостатке -- в идеализации образа Обломова {"Московская правда", 1986, 4 октября.}.
Если вдуматься, бессмертный гончаровский тип в ленинском толковании дает новую пищу для раздумий всем нам в пору, которая требует решительного пересмотра многих старых привычек и подлинной социалистической деловитости. Но в сознании Ленина воистину неотделимы были литературный тип и его толкование великим представителем революционно-демократической критики.