<Около 20 апреля 1860. СПб.>
Спасибо, Александр Петрович, что не забываешь меня своими письмами. Жаль, что я не мог тебе отвечать все это время, чисто по гнусной лености. Я подвергался в течение зимы разным болестям, ничего почти не делал, обленился до последней степени и теперь только что оживаю немножко. Твои вести, большею частию мрачного свойства, не очень трогали меня, потому что у нас здесь дела идут ещё хуже, чем у вас, людей порядочных едва ли больше, а дела столько, что страх берет... Все как-то напряжено, и все томится в жалчайшем бездействии. Все лазареты переполнены сумасшедшими, и все, говорят, большею частию молодые люди, и очень порядочные; дуэли, самоубийства, пощечины, сквозь строй за мордобитие начальства -- чаще, чем когда-нибудь. Самые нелепые слухи принимаются и приводят в волнение. Харьковская мизерная история и здесь чуть было не раздулась в заговор Петрашевского 1, рассказы о судах, обысках и пр. ходили страшные. Один, впрочем, обыск -- у проф. Павлова -- был действительно, хотя и не имел последствий 2. И все промолчали на это нарушение права человека на спокойствие в своем углу; один серб 3, с которым я встречаюсь кое-где, никак не мог понять,--каким же это образом профессора не протестуют против такого нарушения, как же это можно молчать. Но наши ученые передовые мужи возражали ему весьма логично: как же можно протестовать?.. Так они друг друга и не поняли.
В литературе начинается какое-<то> шпионское влияние. Всегда пропускались исторические статьи, как бы ни было близко описываемое в них положение к нашему: теперь велено обращать на это строжайшее внимание и не пропускать никаких намеков. О русской истории после Петра запрещено рассуждать. Гласность, дошедшая до геркулесовых столбов в деле Якушкина4, опять обращается вспять: недавно состоялся циркуляр, чт<о>б<ы> не пропускать в печать никаких личностей. На литературных чтениях Общества пособия нужд, литераторам запрещались многие пьесы уже из напечатанных, как, напр., "Горькая судьбина", которую хотел прочесть Писемский, "Песнь Еремушке" в полном составе (т. е. как напечатана в "Современнике") и пр.. Можешь судить о Приятности нашего положения. Половина статей, являющихся в журнале, являются в искаженном виде; другая половина вовсе бросается.
А между тем Панин предлагает в Комиссии вместо бессрочного пользования крестьян землею -- срочное; между тем разменной монеты нет и курс рубля бумажного равняется 90--94 коп; жалованья в военном ведомстве не выдают по нескольку месяцев; штаты сокращают на целые сотни и тысячи чиновников, и пр. и пр. И уверяют, что вся причина недовольства заключается в литературе!..
Но полно об этом. Надо тебе сказать о твоих просьбах: их исполнить нельзя. О Милле ты сам уж теперь знаешь, что он еще и не готов, а будет в течение года переводиться в "Современнике". А Карновича обзор, может, и будет продаваться, но не раньше конца этого года5. Ты как-то дико выписал мне свои соображения об уловках: если так, то каждая хорошая статья, напечатанная в "С-ке", есть уловка, всякая литературная собственность есть уловка. Не забудь, что статьи покупаются журналом и что ему вовсе нет выгоды разоряться, отрекаясь от права собственности на купленную статью для того, чтобы дать возможность приобрести, всякому, только эту статью, а не весь журнал. При таких расчетах журнал не может существовать.
Прощай покамест.
Твой Н. Добролюбов
Примечания
1 См. примеч. 5 к письму 9.
2 См. об этом примеч. 6 к письму 9.
3 Фамилия этого серба не установлена.
4 этот факт для прославления правительственного либерализма.
5 В конце 1861 г. в приложении к "Современнику" появились переведенный Чернышевским труд Д. С. Милля "Основания политической экономии с некоторыми из их применений к общественной философии" и обзор Е. П. Карновича "Исторические и статистические сведения о существующих ныне государствах".