Н. А. Добролюбов
Николай Александрович Добролюбов родился в Нижнем Новгороде 24 января 1836 года. Отец его, Александр Иванович, был священник нижегородской Никольской церкви. Имя его матери было Зинаида Васильевна.
Александр Иванович и Зинаида Васильевна очень сильно любили друг друга, так что, когда скончалась Зинаида Васильевна (весною 1854 года), муж не мог перенести этой потери: здоровье его быстро разрушилось, и он умер летом того же года1.
Николай Александрович, способности которого развились очень рано (мы имеем тетрадь его стихотворений2, писанных в 1849 году, когда ему было тринадцать лет; в числе этих пьес есть переводы из Горация), поступил в четвертый (высший) класс Нижегородского уездного училища, должен был кончить семинарский курс в восемнадцать (обыкновенно кончают курс в двадцать один или двадцать два года) и тогда, как отличный ученик, был бы отправлен на казенный счет в Московскую или Казанскую духовную академию. Но ему очень хотелось ехать в университет. Однако же, по чрезвычайной деликатности характера, он не стал говорить об этом, когда из косвенных расспросов у отца заметил, что родителям было бы не совсем легко уделять хотя рублей по двести в год на его содержание в университете. А между тем оставаться в семинарии стало ему слишком скучно. Чтобы выиграть время, он, пробыв один год в богословском (высшем) классе, поехал в Петербургскую духовную академию, курсы которой начинаются с нечетных годов, между тем как в Казанской и Московской, ближайших к Нижнему Новгороду, они начинаются с четных годов (по которым идут курсы и в Нижегородской семинарии). По приезде в Петербург он увидел возможность поступить также на казенное содержание в Педагогический институт, который казался ему все-таки привлекательнее духовной академии, и сделался студентом института. Это было в августе 1853 года.
Весною следующего года внезапно скончалась его мать, которую он любил чрезвычайно нежно. Эта неожиданная весть страшно поразила его и, по всей вероятности, нанесла первый сильный удар его здоровью. На каникулы (1854) он поехал в Нижний, и на его руках скончался отец, убитый смертью жены (1854 год).
Николай Александрович остался старшим в семействе, которое состояло, кроме него, из пяти сестер и двух братьев. Денежные дела семьи находились в расстройстве. Отец, незадолго перед смертью, построил дом и вошел через это в долги, очень обременительные. Кроме дома, у сирот не было никакого состояния, а доход с дома почти весь поглощался уплатою процентов по займам из строительной комиссии и от частных лиц. Николай Александрович, с обыкновенным своим благородством, хотел пожертвовать всеми личными надеждами, чтобы поддержать сестер и братьев: он решился выйти из Педагогического института и просить места учителя уездного училища в Нижнем Новгороде. Родные, отцовские знакомые и институтские друзья едва могли соединенными усилиями отклонить его от этого намерения, доказав ему, что скудным жалованьем уездного учителя он не в силах будет содержать семейство, для самых выгод которого необходимо, чтобы он кончил курс в институте. Ему представили также, что три года, остававшиеся ему до окончания курса, сестры и братья его будут безбедно жить -- одни у родственников, другие у некоторых из прихожан, уважавших его отца. Так и было сделано. [Через несколько времени Николаю Александровичу и друзьям его отца удалось достичь того, что архиерей {Епископ нижегородский и арзамасский Иеремия. -- Ред.}, не хотевший "зачислить" отцовского места за старшею сестрой Николая Александровича {Антониной, позже вышедшей замуж за М. А. Кострова, который и получил за ней наследственный приход. -- Ред.}, согласился исполнить это обыкновенное в духовном звании правило, то есть предоставить сироте-дочери получать часть доходов от остающегося праздным отцовского места, а по достижении ею совершеннолетия отдать вакантное место тому, за кого она выйдет.] Но [всего] этого было слишком мало. Родные, взявшие на себя содержание сирот, сами были люди очень небогатые, и Николай Александрович, не щадя себя, приобретал уроками деньги на поддержание сестер и братьев.
[Через несколько времени Николай Александрович принял на себя новую тяжелую обязанность -- обязанность борьбы против стеснений и злоупотреблений, существовавших в Педагогическом институте. Личных причин становиться в оппозицию он не имел -- ему не делали никаких неприятностей, с ним были внимательны и предупредительны; но его товарищи страдали, и он стал их адвокатом, рискуя быть раздавлен. Он повел дело так благоразумно и твердо, что справедливость жалоб, им представленных, была признана министерством народного просвещения.]
Мы познакомились с Николаем Александровичем летом 1856 года, за год до окончания им курса в Педагогическом институте. Он отдал нам тогда для напечатания в "Современнике" историко-литературную статью о "Собеседнике любителей русского слова"3 и вскоре потом разбор "Акта Главного педагогического института"4. Институтское начальство не должно было знать автора этой рецензии, которого могло погубить, и она доставила бесчисленные овации тому из сотрудников "Современника", которому была приписана {То есть самому Н. Г. Чернышевскому.}. Опасно было бы для Николая Александровича даже и совершенно невинное участие в журнале, поместившем эту убийственную рецензию; потому мы просили Николая Александровича отложить до окончания курса сотрудничество в "Современнике", как ни тяжело было для нас на целый год лишать себя помощи такого товарища. Но с начала 1857 года он стал помещать статьи в педагогическом журнале гг. Чумикова и Паульсона5, [сношения с которыми не составили бы преступления в глазах институтского начальства, если бы и были узнаны им]. По окончании курса он отправился в Нижний -- повидаться с сестрами и отдохнуть. Перед отъездом он отдал нам статью "Несколько слов о воспитании", напечатанную в No 5 "Современника" за 1857 год; тотчас по возвращении в Петербург началось его постоянное сотрудничество в "Современнике" (с No 7 в 1857 году), а скоро (с конца 1857 года) он принял в свое заведование отдел критики и библиографии в нашем журнале. [[Читающая публика знает, с каким блеском повел он эту часть журнала.]] Ему еще не было двадцати двух лет в это время.
Он работал чрезвычайно много, но не по каким-нибудь внешним побуждениям, а по непреоборимой страсти к деятельности. Едва ли прошло полгода времени между тою порою, как он стал нашим товарищем, и тем временем, когда мы заметили, что его надобно удерживать от работы. С начала 1858 года не проходило ни одного месяца без того, чтобы несколько раз мы настойчиво не убеждали его работать меньше, беречь себя. Он отшучивался, говорил, что напрасно мы думаем, будто он утомляет себя. Впрочем, он был прав: не труд убивал его,-- он работал беспримерно легко,-- его убивала гражданская скорбь. Иногда обещался он отдохнуть, но никогда не в силах был удержаться от страстного труда. [Да и мог ли он беречь себя? Он чувствовал, что его труды могущественно ускоряют ход нашего развития, и он торопил, торопил время...]
Видя, что он не может дать себе отдыха на родине, и думая, что южный климат поможет ему, мы с зимы 1858--1859 года стали убеждать его ехать за границу. Он не хотел. Но следующею зимою он был уже очень хил. Почти насильно мы заставили его ехать за границу весною 1860 года. Через два-три месяца он уже хотел возвратиться. Он никогда не хотел верить, что его здоровье слабо, изнеможение свое он приписывал мимолетным причинам, влияние которых пройдет само собою. С трудом убедили его остаться на зиму за границею. Он нетерпеливо стремился в Россию работать. [[Вдруг, в начале весны, мы получили от него письмо, противоречившее всем прежним: он говорил, что думает навсегда остаться в Италии, и поручал нам устроить его денежные дела так, чтобы этому не было затруднений. Но через месяц он писал, что в Италии делать ему уже <нечего>.]]6
Он возвратился в начале августа нынешнего года, нисколько не поправившись в здоровье, и тотчас же по приезде должен был начать лечиться. Тут подошли внешние обстоятельства, ускорившие его смерть7.
После изнурительной болезни он тихо скончался в 2 часа 15 минут утра 17 ноября.
Ему было только двадцать пять лет. Но уже четыре года он стоял во главе русской литературы, [-- нет, не только русской литературы,-- во главе всего развития русской мысли].
Для своей славы он сделал довольно. Для себя ему незачем было жить дольше. Людям такого закала и таких стремлений жизнь не дает ничего, кроме жгучей скорби, [но невознаградима его потеря для народа, любовью к которому горел и так рано сгорел он. О, как он любил тебя, народ! До тебя не доходило его слово, но когда ты будешь тем, чем хотел он тебя видеть, ты узнаешь, как много для тебя сделал этот гениальный юноша, лучший из сынов твоих].
<Ноябрь 1861>
Впервые с рядом существенных сокращений -- Совр. в порядке автоцензуры. В двойные квадратные скобки заключены места, зачеркнутые в рукописи Чернышевского,
Печатается по изданию: ПссЧ, т. 7, с. 849--852, 1076.
1 См. с. 333, коммент. 2 и с. 334, коммент. 7 наст. изд.
2 СсД, т. 8.
3 Эта статья напечатана в No 8 и 9 "Современника" за 1856 г.
4 См. с. 342, коммент. 22 наст. изд.
5 "Журнал для воспитания. Руководство для родителей и преподавателей" издавался в Петербурге в 1857--1859 гг. под редакцией А. А. Чумикова и ближайшем участии И, И. Паульсона. Журнал велся в умеренно-либеральном духе и не мог соответствовать взглядам Добролюбова: статей принципиального характера он в нем не помещал. После смерти Добролюбова, по просьбе Чернышевского, Чумиков и Паульсон составили не отличающиеся особой точностью перечни работ Добролюбова в этом журнале (Аничков,
6 План остаться навсегда в Италии был связан с романом с Ильдегондой Фиокки; см. с. 265, 371 наст. изд.
7 В это время происходили аресты передовых деятелем: были арестованы М. Л. Михайлов и В. А. Обручев.
ПРИМЕЧАНИЯ
Впервые -- "Современник", 1861, т. ХС, No 11, с. 1--8 отдельной пагинации. Без подписи, в качестве редакционной статьи (ц. р. 23 ноября и 7 декабря; вып. в свет 14 декабря). Автограф -- ЦГАЛИ, ф. 1, он. 1, ед. хр. 203, 13 лл. Корректура -- Отдел рукописей Гос. публ. б-ки им. M. E. Салтыкова-Щедрина.
Рукопись содержит ряд не вошедших в журнальный текст высказываний и оценок, весьма существенных для характернстики личности и литературно-общественной деятельности Н. А. Добролюбова. Сокращению подвергались те места рукописи, в которых речь шла о лишениях, выпавших на долю семьи Добролюбова после смерти родителей, о столкновениях Добролюбова-студента с реакционно настроенным начальством в Педагогическом институте и, что особенно важно, о выдающейся роли критика-демократа в развитии прогрессивной общественной мысли в России.
Это выступление Чернышевского сыграло важную роль в борьбе писателей-демократов с представителями реакционной и либеральной печати, пытавшимися в многочисленных откликах на безвременную кончину выдающегося критика-публициста исказить истинное значение деятельности Добролюбова, ограничить влияние его революционных идей на русское общество (см. об этом: Е. Г. Бушканец. Н. Г. Чернышевский в борьбе за наследие Н. А. Добролюбова (ноябрь 1861 г. -- июнь 1862 г.). -- В кн.: "Н. Г. Чернышевский. Статьи, исследования и материалы". Саратов, 1961, вып. 2, с. 80--95; М. Г. Зельдович, М. В. Черняков. Н. А. Добролюбов. Семинарий. Харьков, 1961, с. 20-29).
Выступления Чернышевского, а также Некрасова по поводу кончины Добролюбова носили политический характер. Революционные демократы стремились утвердить ведущую роль Добролюбова в развитии передовой общественной мысли в России, указывали на жестокие общественно-политические обстоятельства как на важнейшую причину ранней смерти выдающегося критика-публициста, наследника и продолжателя дела Белинского. Эти идеи пронизывают текст некролога, несмотря на имевшиеся в журнальной публикации изъятия, в результате которых акцент переносился на узколитературное значение деятельности Добролюбова.
резонанс. По свидетельству репорт тера "Русского слова", потрясающее воздействие на присутствовавших произвело чтение Чернышевским страниц из дневника Добролюбова и двух его стихотворений -- "Милый друг, я умираю..." и "Благословен тот час печальный...". В том же отчете приводилась речь Некрасова, основные положения которой прямо перекликаются со статьей "Современника" (см.: Некрасов! т. 12, с. 289--290). "Слова г. Некрасова извлекали слезы; чтение же дневника потрясало присутствующих; без нервной лихорадки его невозможно было слышать никому, кто не отупел от привычки" ("Русское слово", 1861, No 11, Современная летопись, с. 16; см. также: "Н. А. Добролюбов в воспоминаниях современников". М., 1961, с. 364, 368--371, 385--387, 398). По-видимому, близок был к истине, несмотря на упрощенное изложение фактов, агент тайной полиции, доносивший III Отделению: "Вообще вся речь Чернышевского, а также и Некрасова, клонилась, видимо, к тому, чтобы все считали Добролюбова жертвою правительственных распоряжений и чтобы его выставляли как мученика, убитого нравственно, одним словом, что правительство уморило его" ("Дело Чернышевского". Сб. документов. Саратов, 1968, с. 76).
намеченной в некрологе задачи Чернышевский приступил незамедлительно. Уже в No 1 "Современника" за 1862 г. были напечатаны "Материалы для биографии Н. А. Добролюбова", содержавшие отрывки из дневника и первые воспоминания, которые помогали воссоздать живой облик безвременно погибшего литератора-борца. Чернышевский успел подготовить и отредактировать первое большое издание произведений Добролюбова (Н. А. Добролюбов. Сочинения, тт. I--IV. СПб., 1862). Арест Чернышевского, последовавший в июле 1862 г., прервал эту важную работу.
В той же ноябрьской книжке "Современника" (отд. II, с. 69--79) была напечатана статья И. И. Панаева "По поводу похорон Н. А. Добролюбова", в которой получили поддержку идеи, высказанные Чернышевским в некрологе, и, в частности, отстаивалась мысль о Добролюбове как прямом идейном наследнике Белинского.